Последние слова прозвучали с
грустью, даже тоской, и они ложились на спину плетьми. Перед
глазами еще стоял образ Лили — бледное, почти прозрачное лицо,
тощая фигурка, цепи. За ним появлялись лежащие на столе для
переделки, их чужие руки, ноги, туловища и то, с какой звериной
тоской они смотрели на себя новых, пытаясь понять. Да, страх за
свою жизнь был силен, но он начал меркнуть, уступая место
другому.
Дракон поднялась и сделала шаг
навстречу, смотря даже с надеждой:
— Так разве нет, Марк? Разве ты не
пойдешь на все, чтобы выжить?
Сколько же раз он думал: она
вынуждена, ей приходится, ее заставили, напугали... Оправдания
находились легко, а крошки сомнения если и попадались, Лизин
красивый голосок помогал забыть о них, отпустить все. А ведь он
ругал Кэя, что тот оправдывает Бэлл, хотя она работает на Кристоге!
Ну да!
Марк тоже встал.
— Закрыть глаза на то, что здесь
убивают людей, соглашаться со всем, даже если предложат порезать
себя, и стать шлюхой Кристоге — вот твое «все»? Так мне
сделать?
За эти слова можно было получить
пощечину, но что-то треснуло, когда Марк увидел две сотни клеток, и
окончательно разбилось, когда он услышал про девушку с рогами,
которая приходит уже годами и обманывает надеждой. На самом деле,
эти слова предназначались себе — за то, что купился, что трусливо
прятался и так глупо огрызался на всех, но ничего не делал.
Улыбка на лице Дракона стала
шире.
— О, конечно, нет. Тебе не заплатят,
не переживай за свою честь.
— А она здесь у кого-то еще
осталась?
— Что, перестал думать, что ты выше
других?
Они перекидывались словами яро и со
злобой, словно от того, сумеют ли отбить подачу, зависела жизнь, а
вместе с этим играли в гляделки — смотрели глаза в глаза так
пристально, что со стороны это походило на нежелание отпускать.
— Ты же лучше меня, ты не такой. Ты
не будешь молчать и постараешься спасти людей, а злодеев —
наказать, да? Ты не продажный, тебе чужие жизни важнее собственной.
Скажи что так, Марк, ну!
Еще несколько слов, похожих на удары
плетей. Выжить было важно, казалось, закрыть глаза можно на многое,
но предел этого проявился сейчас так отчетливо, будто всю картину
разделили строго на черное и белое, без полутонов.
Дракон вздохнула и, оставив свое
насмешливое выражение, посмотрела более просто, даже наивно: