Наверное, местные проявили милость.
Иномиров не казнили, не пытали, не заставляли работать. Да, по
пятам следовала стража, выйти за пределы сада людям не позволяли, а
молчание и ожидание с каждым днем становились все тягостнее, но
чужакам ведь сохранили жизнь. Некоторые говорили, это от
растерянности, местные сами не знают, что делать с гостями, боятся,
поэтому держат их взаперти. Марк считал, что нет ни милости, ни
растерянности, и каждый проведенный здесь день будет записан на
счет, а затем по долгам заставят заплатить.
Спустившиеся в гостиную люди
столпились в одной части комнаты, Лаэм, Зейн и Трив — «надзиратель
без голоса» — встали у стены напротив. Между ними находились
полицейские в черных кителях. Двое были спокойны, во взглядах даже
виделась толика ленцы, но третий держал руку на поясном чехле с
револьвером и смотрел исподлобья, точно пытался понять, укусит ли
пес, если к нему подойти.
На полу лежало тело в саване.
Несколько женщин отвернулись. Одна направилась к выходу, но Зейн
сделал едва заметный шаг, и она вернулась на свое место, потупив
взгляд. Офицер приоткрыл саван. Голова лежащего, казалось, держится
на одном соединении — от шеи осталось всего несколько лоскутов
кожи, будто зверь вырвал из добычи хороший кусок.
Марк скрестил руки. Хотелось
отвернуться, наморщить нос — от тела несло кровью, мясом,
отбросами, но он продолжал смотреть.
Таких уже показывали: со рваными
ранами, без рук, без ног. Все они пытались бежать: одни, точно
ошалелые дети, хотели мчаться навстречу приключениям, другие, как
настоящие альтруисты, верили, что вот доберутся до властей, вот
подарят миру прогресс, а третьи все грезили свободой, будто знали,
что с ней делать. Сбежавшие возвращались всегда: их приносили в
саване.
— Среди вас есть его родные или
друзья? — сухо спросил полицейский.
Ответом были вздохи, несколько
ругательств, одна молитва и почти двадцать отведенных взглядов,
нервное постукивание ногой по полу, покашливание.
Возможно, за словами про друзей и
родственников действительно крылись забота и уважение, но Марк
слышал в них заученность, а принесенные тела выглядели как реквизит
в спектакле, поставленный, чтобы донести до зрителей одну мысль:
«Сидите смирно. Сидите. Смирно».
— Тогда уносите, — отдав команду
своим, офицер кивнул стражам.