Оставшись один снаружи, Гром сложил в
кучу наломанные ветки кустарника, достал зажигалку, и вскоре
неподалёку от автобуса разгорелся костёр. Медведь присел у огня,
накинув на плечи плащ и положив на колени боевой молот. Будет чем
встретить гостей, если какой-нибудь из туманников всё же выжил и
ночью подползёт к костру.
Плащ Гром обычно надевал лишь в
городах, среди окружающих. Не ради удобства, а затем, чтобы никому
не показывать своих нательных узоров. С тех пор, как он посрамил
честь клана – мишка считал себя более недостойным их носить. Но
сегодня он накинул его, чтобы уберечься от ночной сырости.
Вдобавок, так и не собрался зашить прореху в боку от бумеранга: не
ровен час, в набивку заползёт какая-нибудь степная пакость. Надо
будет завтра попросить Алису…
В ночи скрипнула дверь автобуса, а
потом до медведя донеслись тихие шаги. В круг света от костра вошла
Милашка. Обхватив себя за плечи, девушка робко смотрела на
медведя.
– Что такое? Услышала чего?
– Гром… М-можно, я с вами?
– Ну, если хочешь.
Милашка осторожно присела рядом с
костром.
– Не спится, – призналась она. – Я… я
же вас так и не п-поблагодарила за то, что вы мне упасть не дали
там, на крыше. Спасибо.
– Не за что. И хватит меня на «вы»
звать. Я уже подружке твоей говорил…
– Она мне б-больше не подружка! –
вскинувшись, яростно выпалила Милашка. – Она, она… – девушка
осеклась, а потом поникла. – Я больше не хочу с ней говорить.
– Бывает, – равнодушно пожал плечами
Гром.
– Я ей верила, – будто саму себя
убеждая, сказала Милашка. – Хотела верить. Я п-правда думала, что
это важное задание, что мне д-доверили такое… А теперь всё пропало,
– она понурилась и отвернулась.
Несколько минут Гром молчал, полируя
ветошью острый клюв молота. В ночной степи перекликались
цикады.
– Твоё дело, дружить с кем-то или
нет, – промолвил наконец мишка. – Только я бы на твоём месте не
торопился вот так, головой в бурелом, решать.
– Что? – подняла голову Милашка. –
Вы… т-ты хочешь сказать, она не виновата, что ли?!
– Я ничего не хочу сказать. Я вообще
не знаю, что там между вами приключилось, да мне и дела нет. Но
одно я знаю точно, – Гром тяжело поднялся на ноги.
– Все могут ошибаться, – проронил он.
– И потом, бывает, себя за это корят хуже, чем их другие бы
укорили. Я не лучший мишка, знаешь ли. И если бы Роджер судил обо
мне по худшим моим поступкам, мы бы с ним давно уже
разбежались.