– Моя жизнь давным-давно кончилась, –
сказал он. – Как можно заново начать то, что оборвалось?
Алиса вдруг почувствовала жалость к
этому старому, побитому жизнью загорцу. При всей внешней
чёрствости, он напомнил ей старого воробья со сломанным крылом,
ерошащегося на холодном ветру.
– Простите, – наконец решилась она. –
Вы поэтому не вернулись к себе домой? После того, как
разбились?
– Верно, девочка… Никто из наших,
прилетающих в Наковальню, с тех пор со мной даже разговаривать бы
не стал. Загорец, разбивший свои крылья, но не сумевший погибнуть в
падении, и оставшийся на свете, ковылять по земле – всё равно, что
мертвец. Для живых его больше нет.
– А вам бы хотелось доказать
обратное? – тихо и твёрдо спросила Алиса. – Дойти туда, куда они
боятся долететь на крыльях?
Повисла пауза. А потом Лайхе впервые
усмехнулся – его потемневшее лицо будто раскололи трещины:
– Вот. Вот, наконец-то, я слышу
достойную причину! Хорошо сказано, девочка, – загорец поднялся и
взял посох, прислонённый к скамье. – Пошли, надо собраться.
– Прямо сейчас?
– А вы что, хотели погулять по улицам
и полюбоваться здешними красотами? К тому же, хоть я и лишён неба,
но горные ветра по-прежнему поют в моих костях. Ещё неделька-другая
– и начнётся сезон холодных бурь, в здешних краях осень всегда
приходит на пару месяцев раньше!
...Когда путешественники вернулись к
автобусу, их ждал ещё один сюрприз, хуже прежнего.
– Беда, – растерянный и непривычно
виноватый Гром развёл лапами. – Клянусь, я даже не заметил! Просто
в каюту заглянул, мол, хочешь, какао заварю – а она уже… а её уже…
того.
Алису пронзило молнией ужаса. Она
вихрем бросилась вверх по ступеням, по коридору – и замерла на
пороге каюты.
Пустой. Смятое одеяло валялось на
полу; а на столе девушка увидела бумажку. Тот самый проклятый
фальшивый приказ… Алиса осторожно перевернула его, чтобы прочесть
одно-единственное слово, нацарапанное карандашом на обороте:
«Прости».
Милашка остановилась лишь когда
Гавань скрылась из виду, заслонённая крышами домов. До этого она не
позволяла себе обернуться, боясь увидеть на площади мачты и
красно-белые борта «Икара» – и вернуться, не выдержав.
Девушка прислонилась к стене дома, а
потом сползла на землю, привалившись головой к старой бочке на
углу. Холодный ветер завывал вдоль улицы, и внутри у Милашки было
так же: пусто, холодно и тоскливо. Как будто вырвали сердце-насос,
и ветер дул сквозь дыру в груди.