- А за границу отправить ее не хочешь?
Он недовольно качнул головой и пожаловался:
- Дорого. Она же деньги тратит, думает, что я их рисую. Не
считает ни копейки. Давно уже забыла как деревянной ложкой из общей
тарелки хлебала. Я б ее, наверное, отправил в Германию, да только
откуда денег взять? Все деньги в магазинах, а магазины убытки
показывает. Проклятая революция, чтоб их всех черти забрали. Стоит
торговля! Вот скажи мне, Иваныч, долго это будет продолжаться?
Долго по Москве эти идиоты с красным флагами ходить будут?
Я пожал плечами:
- Не знаю. Вроде как царь скоро сломается и пойдет на
уступки.
- Да, читал что вроде как хочет думу собрать. Да только что от
этой думы? Какая она будет?
- Говорильня будет, а не дума.
- Во-от, я так и думал. Значит не скоро беспорядки улягутся.
Значит я так и буду дальше терпеть убытка, да? Может мне магазин
какой закрыть, самый невыгодный, а? Что скажешь?
Я не мог ему советовать в его делах, да он в моих советах и не
нуждался. Это он так, задал вопрос риторически, обращаясь скорее к
самому себе, нежели ко мне.
- А что там на Пресне, происходит что-нибудь? – спросил я его
через какое-то время.
- А кто ж их там разберет, что там происходит, - ответил Степан
Ильич, заканчивая с поздним завтраком. – Рабочие городульки
какие-то понастроили, митингуют все время. А что?
- Бойня там должна быть сильная.
- Да ты что? Ай-ай-ай…, а у моего знакомого там лавка…. А когда
будет, знаешь?
Я развел руками - на этом мои знания заканчивались. Впрочем,
тестю и этого хватило. Он пошел переодеваться, а когда снова вышел,
позвал меня с собою:
- Поехали, прокатимся.
Осенняя Москва была по-своему красива. Деревья с желто-красными
листьями ежеминутно отряхивались, бросали в зеркальные лужи наряды,
бесстыдно оголялись. Церковки, сияя умытыми куполами, тянулись
ввысь, возносясь к Богу, отсылая к нему искренние молитвы. И люди с
«одухотворенными» лицами, с безудержной, злой решимостью и с
красными стягами почти на каждом третьем перекрестке…. В осенней
Москве бродила, будоражила, бурлила революция.
Казалось народ в Первопрестольной жил своей обычной жизнью.
Сновал туда-сюда, делал какие-то свои дела. Покупал, продавал,
обманывал и обманывался. Извозчики таскались по улицам, развозя
усталых и торопыг и полицейские на своих постах зорко следили за
порядком. Хотя…, что-то мало было полицейских. Редко, очень редко
удавалось заметить их форму – у них сейчас была другая забота. По
пути нам встретилась колонна рабочих, шествовавших куда-то. Над их
головами надувались транспаранты, на которых свежей и оттого еще
липкой краской было выведено «Долой царизм!» и «Да здравствует
республика!». Эти рабочие шли громко, выкрикивая лозунги и призывая
встречных к ним присоединиться. Кто-то от них отшатывался словно от
прокаженных, ругаясь, а кто-то наоборот, вливался в ряды, пополняя
армию протестующих. Параллельно им на конях шла тройка хмурых
казачков. Они не вмешивались в шествие, не пытались урезонить
людей, понимаю свою слабость и потому просто наблюдали, возвышаясь
над головами. Рабочие их не задевали и не оскорбляли, кричали лишь,
чтобы те бросили служить царю-кровопийце и вливались в ряды. Но
казачки на уговоры не поддавались и продолжали угрюмо делать свою
работу – следить за колонной.