Дядюшка Оливер тогда был искренне удивлен. Очень удивлен –— и
очень зол, и после этого пообещал племяннице, что еще одна такая
выходка — и она отправится в обитель святой Гертруды, где от таких
выходок лечили ваннами с холодным льдом, ментальными чарами, от
которых болела голова, и кровопусканием.
Но Флоренс больше не кидала ни в стены, ни об пол ничего, что
могло бы расплескаться или разбиться, не из страха перед
наказанием. Служанок было жалко –— им же все убирать.
— Но ты понимаешь, Флоренс, что у меня есть свои собственные
дочери, — продолжил дядюшка после минутной заминки. Слова давались
ему не без труда, он подбирал их тщательно, словно должен был
сообщить что-то неприятное.
Флоренс не могла припомнить такой заботы с его стороны: дядюшка
всегда был прям, как удар шпаги, и так же безжалостен. Ко всем,
исключая, пожалуй, тех, у кого было побольше власти и денег, чем у
него.
— И я должен позаботиться об их будущем. Ты понимаешь, к чему я
веду?
Флоренс посмотрела на породистое лицо Оливера Силбера и
растерянно моргнула.
Она догадывалась. Но догадываться — это не знать и тем более не
понимать, а дядюшка предпочитал четкие ответы. Даже если сама
формулировка четкости не предполагала.
И не примут ли прямой ответ за дерзость?
— К сожалению, дядюшка, я не понимаю, к чему вы ведете? —
покорно сказала Флоренс.
Дядя Оливер скривился.
— Ваш дядюшка, мисс Голдфинч, пытается сказать о том, что
приходит время выбирать свою судьбу, — пробормотал отец Сэмюэль. –—
Но его волнение перед этим столь велико, что он идет окольными
путями. У благонравной девицы, мисс Голдфинч, не обладающей ни
высоким положением в обществе, ни богатым наследством, есть два
пути: путь покорности и путь замужества. Невестой бога или невестой
человека, согласившегося взять ее в свою семью и заботиться.
Флоренс поняла и похолодела.
— А третий? — вырвалось у нее.
— Я не буду содержать тебя до старости, –— холодно произнес дядя
Оливер. — И даже не мечтай о том, чтобы работать, я не позволю тебе
позорить нашу семью еще больше! — почти выкрикнул он, заметив, как
Флоренс дернулась, потому что собиралась ему возразить.
Флоренс испуганно затихла и шмыгнула носом.
— Тише, сын мой, — сказал отец Сэмюэль так спокойно, словно
перед ним был не один из самых богатых людей города, а расстроенный
мальчишка. –— Гневливость это грех.