– Из-под земли достану!
И
разрыдалась. Крепин растерянно смотрел на плачущую графиню, мял в
руках картуз, не зная, что делать. Таня выпроводила его прочь,
успела при этом стрельнуть глазками Аслану, пребывавшему в
задумчивости. У них сейчас свои заботы, и мне очень не хотелось
обременять их своими тяготами, но что же поделать. И горничная
половину ночи провела возле моей постели с утешениями.
Утром
явился Тимка, спросил о планах на день. Известие об убийстве
пристава его опечалило, с Николаем Порфирьевичем он пребывал во
взаимоуважительных отношениях. Охранник поклялся, что ката мы
найдем, и в полицию доставим то, что от него останется. Григорий
Спиридонова узнал уже после дела с Ост-Индской компанией, поэтому
трагедия наша коснулась его не так сильно.
– С чего
начнем? – спросил Тимофей.
Я
задумалась, но быстро приняла решение:
– К
Добрею поедем.
Тимка
кивнул, соглашаясь.
«Малинник» не изменился ничуть. Я
была здесь два года назад, и с той поры никакого повода или желания
вновь посетить этот притон не появлялось. Но мое лицо тут точно
помнили, потому как стоило нам только спуститься на пару ступенек в
темный полуподвал, как все разговоры стихли, и народ даже стал
привставать со своих мест, кланяясь неожиданной посетительнице. От
одного из грязных столов почуялись похотливые мысли, наверное,
кто-то из новых завсегдатаев залюбовался ухоженной девицей, и так
же быстро они исчезли. Вместе со звуком затрещины.
–
Александра Платоновна, сердечно рад Вас видеть, – трактирщик Добрей
сам стоял за стойкой и теперь кланялся мне с достоинством хозяина и
– чего греха таить – боевого товарища.
–
Знаешь?
– Знаю, – зло бросил он в ответ. –
Не наших рук дело.
Посетители зашумели, соглашаясь с хозяином
заведения. В том, что хороших людей здесь нет, я нисколько не
сомневалась, но в самом деле – убийцы среди этих воров, мошенников,
шулеров не водились. Нет, конечно, при особой ситуации никто из них
не постесняется воткнуть нож в человека, и даже со спины, но
хладнокровно лишить жизни – и не кого-нибудь, а пристава! – за
пределами их понимания. И хотя жизнь петербургских трущоб известна
мне только поверхностно, об определенных правилах ее представление
уже имелось.
– Ваша
Светлость, – проявил осведомленность моим титулом рослый мужчина в
заношенном сюртуке, – Николай Порфирьевич не друг нам был, но
каплюжный