– Ну что
ж, Александр Сергеевич. Давайте-ка с Вами поговорим.
Пушкин
посмотрел на Горчакова, но тот развел руками: мол, сам в коровью
лепешку сознательно наступил, сам сапоги свои и чисти.
– В
столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон: кинжала Зандова[4] везде достоин он, – процитировал Аракчеев
эпиграмму на себя, бродившую по столице.
– Это не
я! – взбеленился Саша. – Знаю, что мне приписывают, но я к этим
виршам отношения не имею[5]!
Алексей
Андреевич, который несмотря на давнишние предупреждения бунт в
Чугуеве проморгал и допустил, сверкнул глазами, и
продолжил:
– Всей России
притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и
брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без
лести,
Бляди грошевой солдат!
Здесь Александру ответить было
нечего. О том, что этот шедевр вышел из-под его пера, знали,
наверное, все в Петербурге.
– На
дуэль вызовете? – мрачно спросил Пушкин.
– Юноша,
мне с Вами стреляться не по чину. Если кто под мое неудовольствие
попадает, то недовольным в итоге остается он, а не я. Мне ничего не
стоит уничтожить Вас одним приказом, без этих романтических сцен.
Прощаю я Вам этот пасквиль только потому, что Варваре он очень
понравился.
Я сначала
не поняла, а потом принялась хохотать. До слез.
Саша ведь
под блядью имел в виду Настасью Минкину, что называет себя Шумской
– крепостную девку, ставшую любовницей графа. Естественно,
«городскую» пассию Аракчеева Пукалину такое поименование соперницы
несказанно порадовало. Аракчеев осуждающе покашлял, догадавшись о
причинах моего веселья, остальные остались в неведении.
– Я… –
начал было бормотать Пушкин, но граф его прервал.
– Павлу
Петровичу тоже сей опус понравился, хохотал не меньше Александры
Платоновны, даже повелел передать, чтобы писал еще. Но вот будущий
Император таким чувством юмора не владеет, поэтому совет Вам,
молодой человек: придержите свой поэтический талант, иначе
воспевать будете красоты тобольской природы при самом счастливом
случае.
Сашенька смутился, пустился в
извинения, но Алексей Андреевич отмахнулся от него, как от
надоевшего комара. Пушкина даже стало немного жаль: одно дело в
модном салоне хлесткую эпиграмму читать, но совсем по-другому это
выглядит, когда жертва твоей поэзии предстает прямо перед тобой,
сверкая чинами и наградами.