Аслан на
замечание поэта насупился ревниво, но тот на черкеса никакого
внимания не обратил.
– Новое
стихотворение цитируешь? – поинтересовался Горчаков, долгое время
молчавший.
– Нет, –
смутился Саша. – Но запомнить надо[7]…
А
охранник выпрямился, вид принял торжественный. Он оглядел
окружающих и поклонился мне.
–
Александра Платоновна, после разговора с Вами я принял
решение…
– Погоди!
– прервала я его. – Ты понимаешь, что желание твое должно быть
искренним и не идти от любви и тем более похоти?
– Да, –
кивнул черкес. – Мне сказал о том же ахун[8], которому я пришел для
ат-табуа[9]. Он трижды спросил
меня, сильна ли моя вера, я трижды ответил, что предан ей. Он снова
трижды спросил, сильна ли моя вера в парфянского пророка, я ответил
трижды, что сам многожды видел чудеса, творимые именем Его, и эти
чудеса были во благо. И что видел деяния отступников от Него, и эти
деяния были ужасны. Что я готов стать воином на пути Мрака, стать
рукой Господа, как его ни называй. Я приму веру в Мани и буду
защищать ту, которая своим Светом встала на пути предавшего
Его.
Черкес упал на колени и склонил
голову.
Я
задумалась, оценивая его слова. Фаравахар уколол кожу между грудей
теплом, и знак был мной принят.
– Я вижу
твою искренность и твердость в вере, Аслан сын Заудина. Я чувствую
силу в твоих речах и правдивость их. Я принимаю твою душу и
предъявляю ее Свету. Пусть он укажет тебе путь
праведный.
– Я подтверждаю сказанное и
свидетельствую искренность и твердость в вере, – встал рядом со
мной Пушкин. Свой символ веры он вытащил из-под фрака, и от него
чувствовалось исходящее тепло.
Мани
принял нового последователя.
Аслан
оказался недвижим, и мне прекрасно было известно, что он сейчас
ощущает – словно костер разгорается внутри. Это видели и я, и
Александр, что были манихеями, но, кажется, и остальных проняло:
Горчаков аж рот раскрыл от удивления, Пущин крестился, Танька уже
вовсю ревела, хотя еще ничего не поняла. Только сослуживцы черкеса
оставались невозмутимыми.
– Я… –
хотел сказать Аслан, но я снова его остановила.
–
Татьяна, дочь Еремея! Сим днем при свидетелях я даю тебе вольную!
Бумагу напишем сейчас, подадим позже, не думаю, что кто-то мне
откажет в немедленной регистрации, а если попробует, – улыбка моя
стала хищной. – Все слышали?