Спешенные красноармейцы, засевшие на мельничном хозяйстве, в
момент прорыва пытались как могли прикрыть товарищей двумя
пулеметами и карабинами, но толку с того было мало. После гибели
прорывавшихся поляки обложили мельницу уж совсем плотно. Успели
проскочить, переплыть на ту сторону речушки Васька Коробов с двумя
хлопцами, но следующих смельчаков поляки положили на берегу. Дальше
пошло еще хуже. Уланы и прочее шляхетство не спешило, горланило,
чтоб сдавались, постреляют не всех. А если тянуть «краснопузые»
станут, вот тогда всех до единого, и мельницу спалят, хотя и
жаль.
Митька, стоя на карачках, смотрел в щель стены. Ближе всех лежал
Антон Косой – худой боец из агитационного, куряга и молчун, по
специальности типографский наборщик. Лицом вниз, винтовку прижал
животом, словно отдавать и после смерти не хотел. Дальше другие
лежали, лошади… Гнедая Файка – вон она….
Любил свою кобылку Митька Иванов, со всей силы любил, как первую
свою лошадь. Спокойная, добрая, положит голову на плечо и косит
глазом – вкусного ждет. В Гродно стояли, яблоками, пусть и с
зеленцой, объедались, эх….
Пристрелить раненую Файку так и не смог, Игнат ствол «нагана» в
ухо кобылке сунул, щелкнул, да заорал «сопли подбери!».
В глазах и сейчас затуманилось. Смотрел в щель Митька, слушал,
как Гончар кричит полякам. Пальба окончательно стихла. Отрезанная в
дальних амбарах группа красноармейцев уже выходила, бросала
винтовки…
…— Митька, буденовку оставь, вон Лукова картуз возьми, –
приказал тогда Гончар. – Если что, слезу пусти, ты малой, оно
простится. Потом отплатишь панам. Пережить нам этот день нужно.
Умнейшим человеком был Федор Гончар. Всё знал, всему учил,
вспоминался с благодарностью, прямо даже не сказать, какой. Но в
тот день ошибся Гончар. Не всегда такие дни переживать нужно.
Левку Гришца тогда сразу пришили – «ага, холера, жид!» и мигом
пиками к дощатой стене. Стрельнули Степку Клинцевича, двоих из
агитотдела, раненого Парамоненко. Того понятно – с не-ходячим
возиться не хотели, а Степку и тех… для острастки, видимо.
Остальных… Били. Прикладами, плетьми, лошадьми наезжали. Митьке
по малолетству особого снисхождения не вышло – «комиссаров сынок»,
«курвино отродье». Хрустели ребра, текла кровь изо лба, нагайкой
рассеченного…
Ребра что… срослись. Молодым был Митька, зарастало как на
собаке. Внутри, на душе, так и не срослось. Прав был Гончар: жить и
бороться человек обязан, перетерпеть, пользу максимальную принести,
но это если поверх отдельного человека смотреть, если мыслить
категорией социальной и политической целесообразности. Но
люди-человеки, они разные. И кому-то лучше те «две обоймы» во врага
выпустить, да последнюю пулю себе оставить. Прав был Левка в своем
рассуждении, только слабину дал в последнее мгновенье, вышел к
полякам. Ну, тут что осуждать, разве узнаешь, что тебе лучше, пока
не переживешь?