— Так, товарищ сержант, разговорчики отставить! Лезь сюда,
освежи память в части заряжания. Тут и боеукладка чуть иная. Лезь,
говорю, не бурчи, взял себе моду….
В танке прохладно, но вспотели все. Лейтенант Терсков слабины не
дает, едва ли в таком составе экипажу воевать придется, но занятие
идет по полной…
Котелки полны каши, но Хрустов с сомнением ковыряет ложкой:
— Что-то с каждым днем свининки-то все меньше. Куда
девается-то?
— Трофеи иссякают. Надо бы бригаде наступать. Для пополнения
продуктовых запасов и поддержания высокого боевого духа, – поясняет
Олег, распечатывая пачку печенья офицерского доппайка.
— То через свининку в атаку йти? Може там и без нас управятся? –
осторожно предполагает наводчик, ухватывая себе печеньку.
— Тю, ты даешь! – Митрич даже взмахивает от возмущения своим
уродским ножичком. – Знаешь, как свинину-то в боевой бригаде
добывают? Рота окружает фольварк, оставляя узкий тыловой проход, и
открывает ураганный залповый огонь по крышам. Свиньи и все прочие
несутся по оставленному коридору. Там засадно стоят зампотыл и
замполит бригады с самыми хваткими автоматчиками, брезентовым
мешком и пломбиром. Распределяют трофеи: немцев и козлищ – в
колонну военнопленных, свиней и баранов – на бригадный склад.
— Пламбир? А що то такое? Не брешешь ли? – сомневается
Прилучко.
— Вот же ты село селом. Пломбир – это зажим такой для свинцовых
пломб. Их на нитку навешивают и мешок опечатывают. Для отчетности и
сохранности.
— А, понял! Я бачил таке! – радуется пообтершийся наводчик.
Командир и стрелок-радист смотрят на деда.
— Чо такое? Вы пломбир не видали? – удивляется Митрич.
— Видали. Здесь-то он причем?
— Да вы корпусную газету читаете ли? Надо же информироваться,
дорогие товарищи. Там же четко: есть сведения о появлении высшего
немецкого генералитета и лично гад-фюрера в полосе наступления
нашего фронта. В случаи поимки: не портить, не лупить, немедля
упаковать и опечатать для отправки скоростным «дугласом» в Москву.
Там еще про премию упоминалось…
Хрустов в голос ржет, Олег не выдерживает и тоже фыркает.
— Чо? Не верите? Да я сам в госпитале читал, – возмущается
Митрич.
***
Петроград. 1921 год.
Наверное, это и выручило. Именно «верите – не верите». Поскольку
«Москва слезам не верит» – с детства знакомая присказка.
Москва осталась в детстве, а про Питер-Петроград имелись иные
поговорки, которые Митька спешно заучивать не собирался. Старой
истины вполне хватало. Да и опыт подсказывал – спешка редко
нужна.