На этом месте Шаболдин как-то неуверенно замялся и на его лице
проявилось хорошо различимое недовольство. Вопрос напрашивался сам
собой, я его немедленно и задал:
— И что тут не так, Борис Григорьевич?
— Не так, Алексей Филиппович, тут то, что я полностью уверен в
невиновности Погорелова, — ходить вокруг да около пристав не
стал.
— Несмотря на улики, свидетельства и признание? — удивился
я.
— Именно, — подтвердил Шаболдин.
— Тогда на чём же основана ваша уверенность? — мне стало
по-настоящему интересно.
— Я в губной страже и губном сыске пятнадцать лет уже, —
напомнил Шаболдин. — Пятнадцать лет и один день, — с невесёлой
усмешкой тут же уточнил он, — и людей видеть умею. Вот и не увидел
я виновности Погорелова, не увидел и не учуял. Не убийца он, тем
более не отравитель, я в том готов поручиться. Но чутьё моё и
ручательство присяжным не предъявишь, а из того, что им предъявить
можно, они Погорелова признают виновным без раздумий. А отправлять
невиновного в лучшем случае на каторгу, а скорее, даже на виселицу
— да мне после такого только в отставку подать останется! Так что
очень даже хорошо, что царевич Леонид Васильевич делом
заинтересовался, а ещё лучше, что интерес его именно вы, Алексей
Филиппович, представлять будете. Есть у вас, Алексей Филиппович,
способность увидеть то, что видят и все прочие, но истолковать
правильно не могут, — продолжал Шаболдин. Лести в его словах я не
уловил, похоже, он и впрямь оценивал меня столь высоко. Что ж,
Бориса Григорьевича я всегда считал дельным сыщиком и уважал за то,
так что похвала его стала мне приятна. — И ещё умеете вы ухватить и
обозначить самую суть. Так что помощь ваша тут придётся очень даже
к месту.
А зять-то мой, надо же, всё правильно почуял! И дело, похоже,
будет и вправду интересным... Так-то со слов пристава картинка
получилась предельно ясная, даже подписи к ней не требовалось. Всё
в этой картинке было настолько просто и прямо, что никакого иного
толкования она не допускала. Погорелова видели там, где ему
находиться не было положено, у него нашли яд, и он сам признался.
Присяжным для обвинительного постановления этого более чем хватит,
как и судье для смертного приговора. Но именно эта вот простота, я
бы даже сказал, примитивность, дела и заставила меня согласиться с
Шаболдиным — Погорелов дядю не травил. Те, кто выбирают в качестве
орудия убийства яд, для того так и поступают, чтобы остаться в
тени, отвести от себя подозрения и избежать таким образом раскрытия
своих преступлений и наказания за них. А тут, понимаете, на первом
же допросе признался, да ещё и сам. Не вяжется такое с отравлением,
вот никак не вяжется!