— Погоди ты, — сказал я чайке. — Пусть остынет.
Бульон к этому времени стал мутным, белесоватым. Но так оно и
должно быть.
Я посолил бульон, бросил в котёл мелко покрошенную картошку и
разрезанную на половинки крупную луковицу. Добавил два листа
лаврушки и несколько горошин чёрного перца.
Никакой крупы! Рис или перловка, конечно делают еду сытнее,
наваристее. Но они превращают уху в обыкновенный рыбный суп.
Когда картошка наполовину сварилась, опустил в бульон куски
щуки. Плотное бледно-розовое мясо на глазах побелело. Я отодвинул
котёл от огня, чтобы уха только чуть-чуть побулькивала, а не кипела
ключом. Иначе нежное рыбье мясо отстанет от костей и
развалится.
Чайка изнемогала, стремительно выписывая в воздухе круги.
Я развернул марлю, взял одну рыбёшку и высоко подбросил. Птица
спикировала и на лету подхватила добычу, не давая ей упасть в воду.
Жека с задорным лаем помчался вдоль берега вслед за птицей.
Через десять минут я подцепил палкой с сучком проволочную дужку
котелка и совсем снял его с огня.
Открыл приготовленную заранее бутылку «Московской особой» и влил
стопку водки в горячую уху. Бульон посветлел, рыбная муть и мякоть
осела на дно. На поверхности заиграли круглые, едва заметные
лепестки жира. Зачерпнув ложку бульона, я осторожно попробовал
обжигающе-горячее варево.
У-м-м!
Сладковато-солоноватый наваристый бульон расплескался по нёбу,
чуть обжёг кончик языка перечной остротой, обдал запахом лука и
лаврового листа.
— Готово! — громко объявил я.
Ели тут же, на улице. Вместо стола положили несколько широких
досок на спинки двух стульев, а сидели на принесённых от дровяного
сарая чурбаках. Разложили на газете толсто нарезанные ломти ржаного
круглого хлеба, солёные огурчики, домашнее сало. Горкой насыпали
соль, а рядом, на тарелке — луковицу, нарезанную толстыми
кольцами.
Уху неторопливо хлебали из котелка, по очереди зачёрпывая
ложками.
Владимир Вениаминович разлил водку по стопкам.
— За удачную охоту! — сказал Георгий Петрович.
Мы чокнулись и выпили. Я обмакнул кольцо лука в соль, торопливо
хрустнул и закусил кусочком хлеба ядрёную горечь. Затем проглотил
ложку горячего бульона.
— Хорошо! — улыбнулся генерал.
Он сидел, вытянув больную ногу, и с удовольствием смотрел на
неторопливо текущую речку. Вода в Песенке уже стала холодной и
по-осеннему прозрачной. Торчащий возле берега тростник пожелтел,
пожух. Растущие на берегу ивы то и дело роняли в воду узкие
жёлто-коричневые листья. Течение подхватывало их, и они уплывали,
словно детские кораблики.