Город, интерьеры помещений (общежития и главного корпуса
института) изменились, пока я лежал в больнице. Эти изменения
бросались в глаза. Вождь мирового пролетариата и раньше не выпускал
меня из вида – смотрел с портретов и с плакатов. Теперь же он
утроил усилия: изображения Владимира Ульянова взирали на меня с
фасадов домов, с вымпелов победителей соцсоревнований в магазинах,
с плакатов внутри института, и даже со стенгазеты около входа в
коморку вахтёров. Я подозревал, что до двадцать второго апреля
количество ликов вождя вокруг меня будет лишь увеличиваться. И даже
сам временами прикидывал, куда ещё возможно приткнуть очередной
флаг, портрет или баннер.
К празднику всесоюзного (а может, и мирового) значения страна
готовилась и в прошлом году. Но после Нового года подготовка ко дню
рождения Вождя мирового пролетариата многократно усилилась. Её
отголоски проникали даже за больничные стены (предстоящий праздник
обсуждали врачи и больные, появлялись в больничных коридорах новые
плакаты с патриотичными картинками и слоганами). Ну а за пределами
больницы подготовительная суета окружила меня со всех сторон. В
салонах автобусов и на автобусных остановках обсуждали всяческие
соцсоревнования. Студентов напрягали подготовкой к концертам (меня
сия участь миновала благодаря ранению и «неокрепшему
здоровью»).
Слово «Ленин» уже зимой звучало в Зареченске отовсюду – я
убедился в этом ещё по дороге из больницы. А уже на следующий день,
когда вошёл в главный корпус института, даже не удивлялся, что
количество ликов вождя на стенах многократно увеличилось. Пашка и
Слава обсуждали своё участие в праздничных мероприятиях, в честь
юбилея Владимира Ильича. Уговаривали меня составить им компанию в
праздничных забегах (ещё бы на марафон меня после больницы
позвали); рассказывали, какие роли получили в театральных
постановках (оба изображали революционеров – соратников Вождя);
агитировали посетить вместе с ними множившиеся, как грибы после
дождя, патриотические фильмы.
Я невольно подумал, что пуля Надиного револьвера, подобно руке
провидения защитила меня от всей этой всеобщей истерии и суеты. В
ответ на предложения участвовать в том или ином мероприятии я
хватался за сердце, закатывал глаза – изображал страдания от боли и
печаль (больше всего донимал меня предложениями и требованиями
староста – пытался спихнуть проблемы «со здоровой головы на
больную»). Я ни от чего не отказывался. Но тоскливо вздыхал и с
готовность обещал: «как только…» и «если…» («как только почувствую
себя лучше, обязательно взвалю на себя общественную нагрузку»,
«если в ближайшее время не случится ухудшение здоровья – подумаю об
участии в…»).