Теперь можно и расслабиться, и
выдохнуть.
Я отрываюсь от Илонкиных губ, дышу
как конь, что пришёл к финишу первым, и волосы её распускаю. Тугой
пучок не без усилий, но поддаётся. Влажные пряди падают ей на
плечи. Так-то гораздо лучше. Аж легче стало, ей-богу.
А затем – пальцами по пуговицам её
наглухо застёгнутого пиджака. Извлечь из петелек. Свободу женскому
телу! Нет рабству! Да здравствует равенство и братство!
Под белой в мокрых пятнах
шампанского блузкой грудь вздымается. Боже, кажется, я сейчас
опозорюсь, как мальчик, который женские прелести впервые узрел…
– Ты что творишь, Островский? –
пытается Бояркина оттолкнуть меня слабыми руками. Толчок в мою
грудь получается у неё так себе – неубедительный. А может, это я
нифига не ощущаю, потому что вся её возня подобна комариным укусам,
когда всё равно ничего не чувствуешь, потому что переполнен
совершенно другими ощущениями.
– То же, что и ты, – отвечаю я ей
хрипло, не отрывая взгляда от груди. – Только вместе, как когда-то,
– выдаю я, плохо соображая, что вообще делаю. Она права. Вытворяю
чёрт знает что, но мне абсолютно не стыдно – я слетел с катушек,
вышел на знакомую орбиту и возвращаться не собирался.
С каким-то нереально длинным вздохом
я наконец-то накрываю её холмики ладонями.
Это прекраснее, чем я помнил. Это
вообще отшибает мозг.
Всё, что произошло дальше, иначе как
затмением и не назовёшь.
Илона замерла. Пальцы её безвольно
проскребли по моей груди – и предохранители сгорели, пробки
вылетели, свет погас.
Остались лишь вспышки, проблески,
звёзды, что загорались и тухли, потому что терялись в пламени,
сжирающем меня заживо.
Не знаю, как я умудрился задрать
узкую юбку и спустить вниз всё, что под ней было. Не имею понятия,
как сражался с собственными штанами.
Помню лишь наше сорванное дыхание и
мои собственные глухие команды, которые я бормотал, как заведённый,
пока мог:
– Вот так! – твердил я, отбрасывая
Илонкины туфли хрен знает куда.
– Вот так! – сжимал я её задние
полушария и сходил с ума, потому что так было правильно.
Единственно верное решение – здесь и сейчас. Она и я.
– О, да! – стонал я, поднимая её
вверх и врываясь в тесные глубины до упора, до тех пор, пока не
понял: дальше уже некуда. Вошёл по самую рукоятку.
– Обхвати меня ногами! – просил,
почти умоляя, и она сделала то, чего я желал больше всего.