Так и жили.
Семьей.
Хутором.
А теперь Мишка пропал.
— Дед где?
— Пошел. Собаки волновались, — язык Отуля знала, просто по
характеру своему была неразговорчивой. — Всю ночь. Волох выл.
Выпустит. Пошлет. Пусть ищут.
И рука её коснулась золотой подвески. Тонкая цепочка и на ней
дракон. Изящная штучка. Не из наших мест, но... не спрашиваю.
В местный храм Отуля заглядывает всяко почаще меня. А большего
тут и не надо.
Блины вышли справными.
Рокот мотора я услышала задолго до того, как старый грузовик,
числящийся за участком, перевалил через гребень. Издали он казался
мелким, и полз медленно, тяжко. Того и гляди развалится на
ходу.
Свет фар его разгонял сумрак. А я все думала, что надо было
Софье написать.
Пусть бы разложила свои карты.
И плевать, что ничего-то в них не увидит, но соврала бы, мол,
жив Мишка. Заблудился... хрень полная. Как может заблудиться
человек, который вырос на Дальнем? Который каждое дерево, каждый
пень знает? И предчувствие становилось все поганей и поганей.
И Яжинский, стоявший рядом, думал о том же.
Хмурился.
Жевал губы. Молчал.
Грузовик остановился за чертой ограды. И дверца его
распахнулась, выпуская человека, которого я вовсе не была готова
видеть здесь.
Бекшеев?
Что ему-то понадобилось?
— Доброго утра, — сказал он, оглядываясь. А потом подал руку,
помогая выбраться донельзя довольной Янке. Та спрыгнула легко и тут
же смутилась под строгим материным взглядом. А Бекшеев
продолжил:
— Мне сказали, что человек пропал...
Горестный собачий вой донесся с побережья. И Яжинский закрыл
глаза, а я... тот, кто сам немного собака, понимает их.
— Нашелся, — губы мои онемели. — Чтоб его... нашелся.
Глава 7. Пятерка
пентаклей
«Женщина приятной наружности в 37
лет желает выйти замуж за подходящего по возрасту и взглядам
человека. Интеллигентная и деловая, не обремененная материальными
трудностями, но даже имеющая годовой доход в 500 руб. От вас —
желание раскрыть душу и фотография»
«Владивостокский вестник»,
колонка брачных объявлений.
Он лежал на старой косе. Лежал навзничь, широко раскинув руки,
точно желая обнять это сизое грязное, точно прокуренное небо. Он
лежал, и клочья водорослей, прицепившиеся к телу, казались
путами.
Выли собаки.
И старый волкодав распластался на мокрой гальке, не смея
приблизиться.
Море, отползая, все же дотягивалось до мокрых Мишкиных ног. И
подбиралось выше, а потом отступало, точно все никак не способное
решить, оставлять ли такую замечательную игрушку, или люди все же
обойдутся.