Злой осенний ветер бросил в лицо
волосы, забрался под куртку, выбивая из-под рубашки остатки тепла.
Так спокойнее. Черное крыльцо таверны смотрело на хозяйственный
двор с косоватыми воротами, за которыми тянулась унылая задняя
улица. Даже не мощеная. В выбоинах и лужах. Обходя лужи, по обочине
пробиралась фигура в старом мешковатом пальто. Сбитые башмаки,
серый платок, тележка старьевщика. Девочка-подросток подошла к
воротам подняла что-то с земли у забора, чтобы отнести на
оставленного на другой стороне улицы колесного уродца. Подняла
глаза, посмотрела. Треугольное личико, бледная кожа… Глазам на лице
места было много, вот они и заняли, сколько смогли. Странные,
посмотреть бы в них при свете… Хотя его и эти глаза разделяло
несколько шагов размокшего от осенней воды двора и унылая
деревянная ограда, казалось, что в глубине, там, где радужка
проваливается омутом зрачка, что-то перетекает, плавится…
Пошатнулся, схватился рукой за перила, но старое дерево подалось и
поехало, увлекая его за собой.
Земля встретила радушно, хоть и
жестковато. Он развернулся на спину и посмотрел в темное ватное
небо. Тошно, мутно, никак. Оскорбившись на совсем не поэтичное
сравнение, облака плюнули в лицо горстью воды.
За красивостями – к менестрелям и
сказителям, к авторам песен и баллад… Как же там было?
Дождь рыдает на стекла.
Ночь
От луны отколола край.
День затерт среди тысяч
звезд.
Над макушками облачных
стай
Солнце
село…[2]
Баллада была хороша, исполнение – так
себе. Он бы и то лучше спел. Слышал бы Томиллен… Что бы сделал? А
ничего. Давно уже ничего. Ему и при жизни было глубоко начхать, как
коверкают его песни. Зато они остались. Эти его песни. О поэтах,
как водится, помнят куда дольше, чем о воинах.
Кто-то вышел на порог, распахнувшаяся
дверь пустила по двору мутный желтый свет, запах жареного мяса,
вина, гул голосов и треньканье расстроенной лютни.
– Вейне! Ты там живой? – Фредек. С
чего ему вздумалось беспокоиться?
– К сожалению, – отозвался он,
подумал и подложил под голову руки – так смотреть в небо было
удобнее: редкие капли не норовили плюхнуть прямо в глаз. Правда,
теперь в поле зрения попадал край острой крыши и дымоход, но это не
слишком портило картину, скорее, добавляло унылого очарования.
– А чего лежишь? Мокро же!
Вейне пожал плечами. Делать это лежа,
с завернутыми за голову руками оказалось неудобно. Еще и рукояти
мечей как-то неудачно сместились… А до этого нормально было.