Распахнулся полог и в палатку вошёл
Линкестиец. В руке кубок, и вроде даже не пустой. Ну, это уж совсем
через край.
– Ты чего здесь делаешь? – напустился
на зятя регент, – я куда тебя посылал?
– Они больше не лезут, – ответил
Линкестиец и нагло отпил из кубка, – две атаки отбили, они
убрались. Сунулись одними пельтастами, я их отогнал. Потерь
нет.
– Четвёртый день такая беготня, –
подал голос Демад, – почему ты не ударишь, Антипатр?
Регент посмотрел на него, как на
философствующего таракана.
– Куда ударить? В Фермопилы? Ты
совсем рехнулся? Даже, если бы у меня было численное превосходство,
а не у них, только законченный идиот станет штурмовать Врата в
лоб!
– Но есть же тропка...
– А они, думаешь, про неё не
знают?
Линкестиец присел на свободный
стул.
– Однако, не лезут. Не хотят отдавать
удобную позицию.
– Они ждут, – сказал Эвмен, – у нас
за спиной Фессалия. Они ждут её выступления.
– Там в каждом городе наш гарнизон, –
возразил Линкестиец.
В палатку заглянул телохранитель,
стоявший на страже у входа.
– Чего тебе? – спросил Эвмен.
– Гонец из Пеллы!
– Пусть войдёт, – распорядился
Антипатр.
Вошёл посыльный и протянул регенту
письмо. Антипатр раскрыл его, пробежал глазами строки, посмотрел на
Эвмена, на своего зятя и сказал, безо всякого выражения:
– Родился новый царь македонский.
– Что? – вскочил кардиец.
Его примеру последовали
остальные.
– Родился новый царь македонский! –
повысил голос регент, сверкнув глазами на зятя, – всех начальников,
до лоха включительно, собрать перед шатром!
Линкестиец выскочил наружу, как
ошпаренный. Антипатр протянул Эвмену табличку и медленно,
проговаривая каждую букву, словно смакуя, произнёс:
– Царь Филипп, третий с таким
именем...
Кардиец, бегло ознакомившись с
письмом, недоуменно поднял глаза.
– Не Филипп – Неоптолем. Александр
назвал его в честь своего отца.
– Мне плевать, как будет его звать
молосс! – отрезал регент, – а для Македонии он – царь Филипп
Третий!
Эвмен не стал спорить. Он рассуждал
вслух:
– Двенадцать дней. Мальчик родился в
Эпире, в Додоне, но гонец не знал, где стоит войско, поэтому
сначала поскакал в Пеллу.
– Чего ты там бубнишь, кардиец? –
бросил регент, – пойдём, выйдем, душно здесь, не место, чтобы царя
провозглашать.
Снаружи стремительно сгущались
сумерки, но с собранием тянуть не стали. Галдеж экклесии показался
Демаду не более чем симпосионом весьма скромного разгула, по
сравнению с ликованием македонского войска. По случаю невыразимой
никакими словами радости, давно ожидаемой с настороженной опаской,
Антипатр велел раздать воинам вино и всю ночь лагерь у Гераклеи
Малидской, что в семидесяти стадиях от Фермопильского прохода,
напоминал оргию дионисовой свиты. Сам регент поднял несколько
кубков, впервые за годы, изменив своей знаменитой трезвости, над
которой всегда беззлобно подтрунивал друг Филипп.