— А как же вы выжили, если совсем
один остались? — спросил Столяров, задумчиво глядя на языки
пламени.
— У отца был друг, казах. Насип
Сарсеныч. Добрый дядька такой, охотник. Он как раз у родни в гостях
был, когда всё случилось. У него тоже все погибли. Две дочки
маленькие. Жена, родители-старики, все, в общем. Он, когда в себя
пришёл, стал ходить по знакомым адресам, надеялся хоть кого-то
живым застать. Так меня и подобрал. Я помню, как он обрадовался,
когда меня увидел. Обнял, плакал, бормотал там что-то... Потом мы
быстро пешком из города выбирались, на дорогах ведь не
протолкнуться было. Всё в чёрных телах и машинах обугленных. За
городом уже нашли одну пригодную и дальше на ней.
— А что, машин много уцелело?
— Это я плохо помню. Помню, что они
все, которые на дороге были, чёрные стояли, и почти в каждой люди
сидели. Мёртвые, разумеется. Но некоторые, да, работали каким-то
чудом... А небо ещё месяц оранжевым цветом светилось.
— Почему в городе не остались? —
спросил я после очередной долгой паузы.
— Хороший вопрос, — хмыкнул старик. —
В городах ведь после всего этого только хуже стало. Вот ты
говоришь, все, кто смерти заслужил, погибли. Да нет уж. Столько
негодяев осталось, что дальше не куда. Вот представь, что было
людей, скажем, вот столько...
И с этими словами Коновальцев
максимально широко развел руки, а затем свел их вместе, оставив
лишь небольшое круглое пространство между огрубевшими ладонями.
— А стало вот столько. Ни плохих, ни
хороших. Ни умных, ни дураков... А всех. Вот как было человечество,
так и осталось, только в меньшем объёме. Может в тысячу, может в
сотню тысяч раз... Со всеми нашими человеческими пороками. Страхом,
жадностью, алчностью, злостью, трусостью... Ну и с человеческими
качествами, конечно. Щедростью, состраданием, храбростью,
честностью.
В городах уцелевшие люди быстро в
стайки сбились. Кто поумнее был, тот что-то полезное делать начал.
Восстанавливать всё, жизнь налаживать. А кого природа умом
обделила, быстро в скотство скатился. Грабежи да насилие. Человек
ведь такая тварь, только волю дай, всё его звериное нутро наружу
полезет. Ахнуть не успеешь, как хуже любого животного станет.
— Ну, это далеко не каждый, —
скептически заметил я.
— Конечно, не каждый, — добродушно
улыбнулся старик Игорь с такой интонацией, словно просил не
относиться серьезно к его словам.