Да только выполнить задуманное не
кажется мне простым делом: Захариха живет далеко, между деревнями
Огаркино и Пичужкино, а это самые дальние от нас деревни,
разделенные между собой широкой полосой леса. Ведунья как раз в том
лесу и обитает. И меня пугает не столько расстояние, сколько
уединение, которое избрала знахарка: не попаду ли я из огня да в
полымя – от одной ведьмы к другой? Затея видится мне и тревожной, и
опасной. Но вечернее происшествие развеяло все сомнения и придало
мне решимости.
Два дня подряд мадам была больна,
отменила занятия со мной и не спускалась ни к обеду, ни к ужину. И
когда наконец‑то вышла на третий день к столу, я увидела, как она
бледна, под глазами залегли тени, а лицо исхудало так, что щеки
ввалились и нос казался еще длиннее. Признаться, я позлорадствовала
в душе: теперь папенька, увидев, как подурнела Мари, разлюбит ее.
Но мой бедный отец, казалось, вовсе не заметил, какой некрасивой
стала его жена. Он глядел на нее с таким обожанием, словно на
первую светскую красавицу, и, с почтением усаживая ее на стул,
заботливо спросил о самочувствии. Я знала, что Мари отказалась от
услуг нашего семейного доктора, и папенька эти два дня места себе
не находил от беспокойства. «Не волнуйтесь, мой дорогой. Я почти
здорова. Небольшое несварение желудка», – ответила
Мари. «Как же, несварение… – пробормотала себе под
нос подававшая на стол Прасковья, так, что услышала лишь
я. – Беременна она, как пить дать! Вон как с лица
спала…»
Беременна? Я от ужаса выронила
вилку. А что, если у Мари и папеньки родится ребенок? Беда какая…
Не будет для меня жизни! Сживет меня мачеха со свету ради того,
чтобы вся любовь, все богатство папеньки достались не мне, а ее
ребенку. Не потому ли и куклу с моим лицом лепит?
– Что с тобой,
Ася? – встревожился за меня отец, заметив, что я
почти не притронулась к еде. – Ты не
заболела?
Что я ему ответила, не помню,
пробормотала какие‑то оправдания и выбежала из‑за стола.
– Ульяша,
Ульяша!.. – с отчаянным криком ворвалась я к своей
верной кормилице.
– Ай,
Асенька, – всполошилась она, – чай,
пожар приключился?
– Хуже! – плача, я рассказала ей о
том, что узнала за обедом. Ульяна, слушая меня, охала и качала
головой.
– Сведи меня с
Захарихой! – потребовала я. Но кормилица, никогда до
того мне не перечившая, вдруг отступила назад и вытянула вперед
руки, словно желала отгородиться от меня.