– Но ведь…
– Я поняла, – оборвала она
его. Не хватало еще при навострившем уши «пирате» обсуждать
щекотливую тему возникшей угрозы. – Я тебе позвоню, не
волнуйся. У меня свои каналы, разберемся с этим делом.
– Пожалуйста, не
откладывай, – попросил Вовчик и жалобно улыбнулся.
– Я не откладываю важные дела. А
ты, Володя, тоже думай. Вечером созвонимся, и ты мне расскажешь
свою версию того, что произошло пятнадцать лет назад. Я же не
помню, – развела она руками. Приободренный ее словами парень
кивнул, а Ада развернулась, чтобы уйти. Странного, колоритной
внешности молодого человека на лавочке уже не оказалось – исчез так
бесшумно и быстро, будто растворился в воздухе. А может, его и не
было?..
Уже спускаясь в метро, Ада
спохватилась, что отдала Вовчику пакет не только с папкой, но и
носками, и пожалела об этом так сильно, что даже повернула назад.
Но в этот момент в сумочке зазвонил мобильный.
– Привет.
И все, он мог больше ничего не
говорить. Просто молчать в трубку, и она бы наслаждалась этой
тишиной, зная, что по ту сторону «провода» – он. Готова была
слушать это безмолвие, где есть он, бесконечно. Слушать и дышать.
Дышать и замирать.
– Ты где?
– В метро, – честно
ответила Ада, приходя в себя.
– Встретимся?
– Где?
– Где скажешь, – усмехнулся
он в трубку.
– Как обычно.
– Давай.
Их привычный диалог, в котором все им
было понятно, который обманчиво носил налет прежних чувств и
интимности, но которому не стоило придавать прежнего значения. Ада
выбрала то кафе, в которое они частенько ходили с Борисом, чтобы
убедиться, что это место больше не вызывает у нее прежних чувств. А
он, возможно, воспринял ее предложение наоборот: что жалеет она о
своих словах, произнесенных два года назад, и пытается все вернуть.
Сам же Борис никогда не жалел о сказанном, просто потому, что
каждая его фраза, каждый поступок были взвешены, наперед
просчитаны. И только Ада стала из всего исключением. Его грехом.
Его болью. И одновременно счастьем. Его самым большим достижением.
И самым большим провалом. Его безграничной Вселенной и его камерой
заключения. Всем. И одновременно ничем.
Как и он для нее.
Боярышники, 1998 год
К Новому году готовились со всей
тщательностью: на этот раз в интернате ожидалось не просто
празднество, а настоящее событие. «Настоящее событие» – это
были слова воспитательницы Макароновны, повторенные следом за
директрисой. Обычно новогоднее празднование представляло собой
концерт самодеятельности в актовом зале, в котором собирались все
воспитанники и персонал, а затем следовал праздничный ужин, на
который подавали холодец, запеченную курицу с гарниром и пирог.
Малышей укладывали спать сразу после боя курантов. А для старших в
актовом зале устраивали дискотеку, к которой девочки готовились со
всей тщательностью: неумелыми руками вырисовывали жирные «стрелки»
в уголках глаз, щедро покрывали веки блестящими тенями,
подводили губы яркой помадой. Частенько макияж воспитанниц
напоминал боевую раскраску индейцев, а лица казались копией друг
друга, потому что использовалась одна и та же косметика «на всех»,
да и способы ее нанесения не отличались разнообразием и тонким
вкусом. Этот вечер был, пожалуй, единственным в году, когда щедро
обменивались нарядами, аксессуарами и даже обувью, – претензии
за испорченные юбки и блузки «товаркам» выдвигали уже в следующем
году. Мальчишки же на дискотеку приходили в том виде, в каком
обычно посещали занятия. Они толпились у стен и глупо ухмылялись,
глядя на раскрашенных девчонок, выписывающих такие горячие движения
бедрами, что позавидовали бы танцовщицы с бразильских карнавалов. А
если кто‑то из видных мальчишек в итоге отваживался пригласить на
медленный танец одну из девочек, это становилось событием, которое
долго еще обсуждалось. Хотя бывало по‑всякому, и на танец мог
пригласить не парень, по которому вздыхали большинство девчонок, а
какой‑нибудь аутсайдер, и тогда «даме сердца» не избежать было
страданий от насмешек. Но в большинстве своем наряжались и
красились не ради завоевания мужского внимания, а ради того, чтобы
стать на пару недель героиней завистливых перешептываний.