А когда Феликс злится, он способен больно ранить. Жалить, как
оса.
Кондор постарался улыбнуться так, чтобы это не казалось оскалом:
он слишком надолго замолчал и леди Лидделл, кажется, успела
придумать себе что-то, что ее напугало.
— Я отлично знаю, где вы были, и поражен твоей
самоотверженностью, милая, — мягко сказал он. — Феликса сложно
переиграть, и шантажировать он умеет превосходно. Но я не о том, —
Кондор скрестил руки на груди. — Что он сделал, чтобы ты ударила
его?
Все эмоции на ее лице вдруг застыли, словно кто-то остановил
время, и леди Лидделл замерла там, где стыд и удивление сменяются
показным спокойствием. Мари побледнела, даже в тусклом свете
кристаллов было видно, как быстро кровь отлила от щек.
— Что он сделал? — переспросила она осторожно. — Кроме того, что
дразнил меня весь вечер? Похитил нас всех по пути домой? Привез в
дом черт знает к кому? О, нет, Кондор, ничего он не сделал! — ее
голос, казалось, готов был сломаться, на девушка держалась. —
Просто появился, как черт, в самый неподходящий момент, и напугал
меня. Не веришь? — она протянула ему раскрытую ладонь. — Так
проверь. Ты же прекрасно распознаешь вранье, не так ли?
Ее пальцы были холодными, как лед, а еще Мари не врала, хотя
Кондору казалось, что было что-то еще. Что-то точно случилось,
подумал он, слушая сбивчивый рассказ леди Лидделл о зеркале Мастера
Вертиго, о фиолетовых огоньках, о полчище фейри из белого мрамора и
о том, как она пыталась позвать его, потому что не знала, что
делать.
Не могло не случиться, потому что Феликс не мог не проверять
новую игрушку на прочность.
Мари Лидделл, правда, и не думала ломаться, наоборот — в ней
словно появилось что-то прочное, гибкое и надежное. И то, что
Кондору снова пришлось пожертвовать платком, потому что к концу
своего рассказа леди начала шмыгать носом, не мешало это
разглядеть.
***
Я проснулась от того, что Ахо тыкался мордой мне в щеку и
кошачьи усы щекотали кожу.
Было светло — за распахнутыми шторами во всю сияло холодное
зимнее солнце.
Кот-не кот ловко отпрянул в сторону, стоило мне подняться на
локтях, и сел, величественно вытянув шею и обернув лапы хвостом. Он
смотрел на меня, нетерпеливо дергая ушами.
— Недоброе утро, человечье дитя?
Я лишь угукнула в ответ и выбралась из-под одеяла.
Чувствовала я себя разбитой, словно всю ночь проревела. На щеке,
кажется, отпечатался след от подушки, а веки были тяжелыми и
неприятно распухшими.