– Ну как, разобрались?
Дверь в комнату распахнулась и без стука вошла хозяйка.
Марина вздрогнула от неожиданности и с неприязнью
подумала, что, если у тетки есть такая привычка – врываться без предупреждения, им с Алексеем
тут житья точно не будет. Впрочем, чего можно ожидать от пожилой женщины, одинокой уже не один десяток лет?
– Обед на столе! Идите мойте
руки, –
объявила хозяйка и, не дождавшись ответа, вышла.
– Я не хочу есть! – запротестовала
Марина.
– А придется. Не обижать же тетю! – строго, словно отец,
возразил Алексей и, взяв Марину за руку, повел в светлую чистую кухню.
* * *
– Совсем‑совсем ничего? – растерянно спросила
Олеся и закусила
губу, как в детстве, когда готова
была расплакаться. Ярослав помнил эту ее особенность, и на какой‑то момент ему
показалось, что не было
оставленных позади двух десятков лет. И что сейчас по бледной щеке покатится первая слеза, прозрачная
и сверкающая,
как чистой
воды алмазная капля. Но Олеся, развевая морок воспоминаний, улыбнулась – краешками губ,
огорченно и одновременно недоверчиво.
– Там никого не осталось из прежнего персонала.
Заброшенное здание, пустующее много лет, что ты хочешь…
– А ты бы поспрашивал, – вскинула она на него глаза – то ли в некой надежде, то ли в легком упреке. Ярослав
в первое
мгновение не нашел, что ответить. У Олеси были удивительные глаза, цвета меда, с темными, будто
веснушки, крапинками. В зависимости от того, глядела ли она на свет или оставалась в тени, глаза ее казались то светло‑прозрачными, словно липовый мед, и тогда крапинки резко
выделялись на основном фоне радужки, то темнели до цвета гречишного.
– Я спрашивал. У местных. Надо архивы
поднимать. Вот…
Он суетливо достал из кармана смятую бумажку
и аккуратно
разгладил ее на пластиковой столешнице.
– Мне удалось получить
телефон одного архива, в котором, возможно, хранится документация. Ты не волнуйся, я позвоню, а потом съезжу и все узнаю.
Ярослав протянул через стол накрыл прохладные
пальцы Олеси. Она не отдернула руку, но напряглась вся, как натянутая струна, и он поспешно убрал ладонь.
– Мы съездим вместе, – тихо, но твердо ответила Олеся
после недолгой паузы. Ему эта идея не понравилась из‑за целой кучи причин, которые, впрочем, сходились в одной точке – состояние ее
здоровья. Ехать нужно в другой город. А это тебе и долгая дорога, и гостиница, и отсутствие в случае чего квалифицированной медицинской помощи. Он открыл было рот, чтобы
возразить, но Олеся уже не смотрела на него. Погрузившись в свои размышления, она задумчиво помешивала трубочкой и так уже растворившийся сахар в стакане с апельсиновым соком и казалась отсутствующей.
Была у нее
такая странная особенность – посреди оживленного разговора вдруг уходить в свои мысли, а потом так же внезапно
«пробуждаться» и извиняться смущенной улыбкой. Сентябрьское солнце, застенчиво
заглядывающее в окна кафе, то пряталось в каштаново‑рыжих волосах Олеси, то выныривало из их волн, и тогда казалось, что над ее головой золотится
нимб. Ярослав пожалел, что нет с ним сейчас его камеры, чтобы запечатлеть этот дивный кадр во всех его осенних
красках. Он любил фотографировать Олесю, она была его Музой, но только снимать ее нужно было незаметно.
Позировать она не умела – зажималась, кривила губы в неуверенной улыбке, прятала свое внутреннее «я» за семью замками, будто
реликвию, и становилась чужой. Даже цвет волос ее тускнел, а глаза словно серели,
теряли не только
цвет, но и крапинки. В чем была причина таких
метаморфоз, ни Ярослав, ни Олеся не знали. Он огорчался и сердился, рассматривая в окошечке камеры кадры, она же заливисто смеялась над своей нефотогеничностью и опять становилась сама собой. И Ярослав, мгновенно бросая рассматривать
неудачные снимки, щелкал кнопкой, торопясь запечатлеть ее настоящую, ее истинное «я»,
выглянувшее, словно солнце из‑за облака, с заливистым смехом. Олеся закрывалась одной
рукой, махала на него второй и еще больше раззадоривалась. А он, как одержимый, щелкал и щелкал…