— Да, со
мной всегда ходил Жар. — Линн знала, что должна молчать как
утопленница, что сейчас любая необдуманная фраза равносильна
смертному приговору. Но она больше не могла удерживать это
внутри.
— И однажды
он прикоснулся к тебе.
— Ну… он не
просто прикоснулся. Он...
— Довольно!
— Полковник хлопнула ладонью по столу. — Твоя болезнь, Эрвинс,
характеризуется словами, которые ни одна порядочная женщина не
должна произносить вслух, если хочет сохранить чистоту и ясность
мысли. Впрочем, это не так уж и важно, если учесть, чего мы все
лишились.
Линн
отказывалась верить собственным ушам. Может ей померещилось? Эльза
продолжила вещать, как ни в чем не бывало:
— Ты ведь
уже не можешь без этого жить, Эрвинс. Это как амфетаминовая ломка,
я права? Большой розовый паразит у тебя на шее, который время от
времени хочет жрать. Ты принесла мне бумажку на подпись? Прекрасно!
С тем же успехом я могла бы оформить тебе путевку в Дом Отчуждения.
Подумай, что будут означать в твоем нынешнем состоянии четыре
недели полного уединения.
Дом
Отчуждения, приют для умалишённых. В последние годы такие места
всегда переполнены. Вообще-то Линн не думала ни о чем подобном.
Зато она постоянно ловила косые взгляды, направленные на нее со
всех сторон. И когда она начинала говорить, окружающим становилось
страшно. Ее неразумное женское естество дымилось жаром
греха, опаляя всякого, кто находился рядом.
— А теперь
просто сиди и слушай, — Эльза разместила широкие ягодицы на краю
стола, сцепила между собой пальцы, наклонилась вперед, упершись
ладонями в колено. — Ты просишь отправить тебя в отпуск. В отпуск,
твою мать! Да если бы я вовремя не нажала на кое-какие кнопки, ты
бы уже проводила свой самый длинный в жизни отпуск. В тюремной
камере, в ожидании аутодафе.
—
Что?
— Не
перебивай меня, цыплячий помет!
Линн
стиснула зубы. Страх и возмущение раздирали ее изнутри как два пса,
дерущиеся из-за кости.
«Тюрьма
Падших! Она говорит о Тюрьме Падших! И, эта жирная черная сука,
только что обозвала меня куриным говном!»
Эльза
повесила на нос очки, взяла со стола записную книжку в красном
кожаном переплете, перевернула несколько страниц, пробежала глазами
по строкам.
— Я напомню
кое-какие твои мысли вслух: «каждый из нас понимает, что жить в
отрыве от природных законов, значит сознательно нарушать
естественное равновесие» так-так... «Сумма двух величин дает
полноту и гармонию. Каждая половинка в отдельности не значит
ничего». Помнишь, когда ты это сказала? Нет? Зато у меня все
записано. Девять дней назад, в офицерском клубе, за ленчем.
Присутствовали Шарлотта Гарфилд, Анастасия Трост, Патриция Оуэнс и
еще кое-кто из младших офицеров. А вот это еще лучше, здесь ты
превзошла саму себя: «мы боимся наших естественных желаний, потому
что признать их влияние на наши души означает потерю традиционных
устоев. Эти устои не более чем гнилой мешок, в котором мы прячем
себя от всего остального мира. Нам кажется, что без него мы
задохнемся, но воздух снаружи