Следующей после биологии у нас по
расписанию было две пары математики. И на ней мне здорово
взгрустнулось. Вёл предмет Осип Петрович Карандышев — седовласый
сухонький профессор лет шестидесяти, в круглых очках и с аккуратной
бородкой клинышком. Студенты ожидаемо прозвали его Карандашом. Был
он невзрачен и скучен как на вид, так и по манере ведения занятий.
Харизматичностью Кабанова или приятной интеллигентностью Коржинской
тут и не пахло.
Но дело было даже не в этом. Первую
пару я честно пытался следить за лекцией и даже конспектировать её.
Но на второй башка уже толком не варила. Вроде и темы были
несложные — Карандаш предупредил, что первые несколько занятий он
посвятит обобщению и повторению материала, который обычно даётся в
старших классах гимназии, а уже потом приступит к более высоким
материям. Но для меня даже эти базовые знания оказались… не то,
чтобы сложноваты. Просто я не мог себя заставить всерьёз
сосредотачиваться на такой фигне.
Сейчас Карандаш рассказывал про
элементарные функции и построение графиков на их основе. Скрипя
кусочком мела по грифельной доске, ровным почерком выводил одну
формулу за другой, сопровождая этот процесс таким же сухими и
монотонными фразами.
— Итак, функция называется
ограниченной сверху, если существует такое положительное число
«эм», при котором выполняется неравенство следующего вида…
Записав фразу, я окинул взглядом
доску и конспект. Попытался вникнуть в смысл написанного и тоскливо
вздохнул.
Да уж, отличником я тут точно не
стану. Дай бог хотя бы не вылететь после первого семестра. И в этом
смысле весьма выгодно поддерживать дружбу с Полиньяком. Хоть будет
у кого списывать.
Француз, похоже, тоже скучал, но по
другой причине — тема лекции казалась ему слишком лёгкой, и он то и
дело фыркал, договаривая фразы за Карандаша раньше, чем тот их
закончит. Однако конспект вёл исправно, заполняя страницу за
страницей быстрым, но при этом удивительно аккуратным и красивым
каллиграфическим почерком с петельками и завитушками.
Этот точно на одни пятёрки учиться
будет, даром что иностранец.
Мучениям моим, казалось, не будет
конца — вторая пара по ощущениям была вдвое дольше первой. Однако,
наконец, и она закончилась, а в дверях аудитории вдруг появился
Кабанов.
При виде ректора первокурсники, от
монотонного голоса Карандаша растекающиеся по партам, как
подтаявшее масло, встрепенулись.