– А что значит «пожить, как люди»? – спросила она, похоже,
начиная выходить из себя, что, кстати, на взгляд Кирилла, сделало
ее еще красивее. – Разве не так делают люди? Не отдают свою жизнь,
когда это нужно другим? Я, вот, знаю, что случилось с Мухиным.
– Да, и что?
– Он пожертвовал собой, чтоб закрыть большой разрыв. Есть такая
опция. С третьего курса учат тому, как это сделать, если
понадобится.
– Ну, слава богу, что только с третьего курса! Можно еще полтора
годика пожить, если, конечно, меня не выгонят и не убьют!
Он вскочил с дивана, выматерился, и отвесил шутовской поклон
кому-то несуществующему, кто мог бы смотреть на них с пустого
дивана на другом конце холла. Он сам не знал, что на него нашло.
Должно быть, все раздражение последних дней выплеснулось из него
разом.
– Мне не нравится твой настрой, – Диана поморщилась. – Может
быть, из-за этого ты и не находишь прототип.
– Из-за чего? Из-за того, что не хочу закрывать грудью очередной
разрыв? А чего ради? Мне медаль за это дадут? Да меня никто не
вспомнит, как и Мухина. Вон, портрет его повисел на мониторе один
день, и все, хватит, можно снова рейтинг повесить. Подумаешь, дело
большое – человек погиб. Похер, пляшем. Стоило четыре года учиться,
чтобы потом сдохнуть.
– Он думал, что стоило, – твердо сказала Диана. – А тебе надо
понять, чего ты вообще хочешь. Если тебе все здесь не нравится, то
ты знаешь, где дверь. А если ты найдешь что-то, ради чего захочешь
здесь остаться, то тогда, наверное, найдешь и свой прототип. Ладно,
я пойду.
Она поднялась и, не оборачиваясь, выбежала прямо под дождь и
понеслась в сторону кампуса, и ее роскошные волосы развивались при
этом на ветру, даже несмотря на то, что тут же намокли.
– Я знаю, ради чего… ради кого я хочу здесь остаться, –
пробормотал Кирилл ей вслед. – Толку-то…
Занятие по физре, как обычно, приносило боль и чувство унижения.
На дворе был октябрь, но еще не совсем похолодало, и день был хоть
и прохладным, но солнечным. Пользуясь этим, Михалыч выгнал группу
бежать кросс вокруг учебного корпуса по дорожке, которая то
терялась среди сосен, превращаясь в извилистую тропинку, то снова
выныривала на лужайку и становясь красивой мощеной дорожкой. Сам он
при этом с секундомером в руках строго контролировал процесс.
– Казаков, не отставай! Давай, я вижу, что ты можешь! Нечего мне
тут умирающего лебедя изображать, здесь не Большой театр!