Кириллу безумно хотелось подойти к ней, что-то сказать.
Например, что все будет хорошо, хоть он на самом деле и не хотел,
чтобы все было хорошо. Или хотел? Он окончательно запутался, но
почувствовал, что подходить к ней сейчас совершенно ни к чему. По
тому, как она сжимала до бледноты тонкие пальцы, было видно, что
она вся сейчас – один обнаженный нерв. Страшно подумать, что могло
бы с ней случиться, скажи Кирилл что-то не то. А он, будучи
раздражен не меньше нее, уж конечно, запросто мог бы сказать что-то
не то.
Он заставил себя как ни в чем не бывало пройти мимо нее и
отправиться в свою комнату, взяв там планшет и вернувшись к своей
функции. Она была почти готова, но впереди маячил еще текст по
английскому, а также очередная таблица Совина. Дел вполне хватит до
вечера. А вечером уже все будет ясно.
***
За окном уже совсем стемнело, когда в комнату вбежал
запыхавшийся Вадик.
– Наши вернулись! – воскликнул он, шаря по столу, видимо, в
поисках какой-нибудь непочатой еще бутылки. – Все живы! Гуляем
сегодня! Стравинский – вообще герой. Мне Макс Акимов рассказал, там
все прям на волоске висело, а он всех спас.
В сердце Кирилла что-то оборвалось. Герой. Вот, значит, как.
Сперва стол с выпивкой накрыли прямо в холле: просто вытащили
несколько письменных столов из комнат и составили в один, даже стол
Кирилла притащили из их комнаты: в отличие от стола Вадика, он не
был завален горой барахла и его принести было проще. Волей-неволей
Кириллу пришлось участвовать в фестивале.
Было весело. Разумеется, всем, кроме Кирилла. Были тосты, была
наскоро наструганная девчонками закуска, были шумные рассказы, было
высокомерное молчание Стравинского, время от времени
отмахивавшегося от комплиментов, и великодушно бросавшего, что это
все ребята, а он так, просто рядом постоял.
Вроде как, им в самом деле удалось победить опасную тварь, вроде
той, из-за которой погиб Мухин месяц назад. Еще бы чуть-чуть, и она
расширила бы свой разрыв до предела, могла бы выбраться
непосредственно в наш мир, и тогда оставалось бы только кому-то
закупоривать разрыв собой, как Мухину. И весьма вероятно, что
пришлось бы Стравинскому, так как он был ближе всех, и у него был
более подходящий прототип.
Но он сумел извернуться, нашел в планшете хитрую, редко
используемую программу, которая именно здесь была к месту, собрал
какую-то невероятную кучу символов, и запечатал разрыв так крепко,
что видавшие виды оперативники Фонда только диву дались.