Зиновьев обвел казаков пронзительным взглядом: вот как о вас
беспокоюсь, голытьба! И голытьба ответила, всею душой. Мало кто из
служилых, да и вольных охочих людишек не задолжал Хабарову: кто
полтину, а кто – и саму душу, кою не измерить ни рублями, ни
рухлядью соболиной.
– Токмо эти вины еще не вины, – добавил дворянин, дождавшись
восстановления тишины. – Донесли вы мне в челобитной вашей, что
Ярко Хабаров порушил волю государеву! Прибыв на землю амурскую,
чинил местным народам смерть и разорение, обозляя инородцев не
только противу себя, но и противу государства Московского!
Приказной Хабаров за три года так и не обустроил ни одного острога,
не завел на Амуре-реке ни одной пашни! Городки даур, дючер, ачан
пожёг, князьцов и народец озлобил! Творил насилие, дуванил туземцев
без счету, рухлядь уводил в обвод…
– Неправда то! – заревел вдруг Хабаров медведем. Неведомая сила
спружинила в нем, заставила разогнуться, что подручные стрельцы
засвистели от натуги. – Никакой порухи государю я никогда не
причинял! Самолично, с людьми своими привел дауров, ачанов, дючеров
да гиляков к шерти, а богатую землю амурскую – под руку
царю-батюшке! Ясак сбирал исправно, дюже богатый – и всё отсылал в
Якутск воеводе! Господом-богом клянусь: каждый день радел я только
о пользе государевой…
Стрельцы-палачи всё это время пытались скрутить атамана обратно
в бараний рог. Да не выходило – столько ярости, столько веры в свои
слова было в Ярофеее сыне Павловом. Голос его грохотал над берегом
Амура, а казаки да служилые невольно вспоминали крутой норов своего
предводителя. Кто-то – с восторгом, кто-то – со злобой и ужасом.
Наконец, засадив мосластый кулак в пузо казаку, один из стрельцов
выбил из него воздух и заставил снова склониться.
– А посему я, властью данной мне государем Алексеем
Михайловичем, – продолжил Зиновьев, стараясь говорить так, будто
никто его не перебивал. – Властью данной мне… повелеваю! Ярофейку
Хабарова, обвиненного во многих винах, взять животом и свезти на
Москву. Там-то и будет установлено доподлинно, где правда, а где –
кривда!
Здесь дворянин все-таки зло покосился на Хабарова, которого до
этого старательно не замечал.
– Матерь Божья… – негромко раздался в толпе казаков тихий
отчаянный возглас.
Раздался и тут же испуганно затих. Но болтанувший лишнее
пушкарский старшина по прозванью Кузнец все-таки перекрестился.