– Чакилган, – медленно повторил Санька, чтобы лучше запомнить.
Насколько, однако, благозвучнее ее настоящее имя. – Мне говорили,
что ее пленили в Банбулаевом городке. Она – родич Банбулая?
– Чакилган – нет. Она же хонкор, – Мазейка даже тихо рассмеялся
над непонятливостью найденыша.
«В этом мире я для любого народа буду Дурным», – вздохнул
Санька, но продолжил, как ни в чем не бывало:
– И кто такой хонкор?
– Это… – Мазейка на миг сбился, подыскивая слова. – О! Тунгус!
Русские говорят тунгус. Но тунгус разная бывает. Есть оленные –
орчон. А есть конные – хонкор. И многие конные хонкор живут рядом с
даур. Их улусы роднятся с наш улусы, они говорят наш язык. Это
шинкэн хала.
Толмач закатил глаза. Даурский он понимать уже начинал.
Например, «хала» – это род, племя. Но опять новые слова!
– А что такое шинкэн? – стараясь не выдавать своего гнева,
медленно спросил он.
– Шинкэн – это даур… но не совсем даур, – Мазейка старательно
замещал жестами нехватку русских слов. – Есть каучин хала –
истинный даур. Древний даур! Вот мэрдэн – это истинный хала.
Древний хала. Каучин! А Чакилган происходит из хонкорского рода.
Они роднятся с мэрдэн, с дагур с другими каучин хала. И… служат им.
Помогают. Вот отец Чакилган и привел воинов на помощь Банбулаю.
Кажись, этот князь не смог дочь… спасать… И она у вас.
Он был очень покладистый и покорный, этот Мазейка. Но иногда,
нет-нет, да старался уколоть Саньку. Даже он…
– А кто ее отец, знаешь? Где он живет?
Мазейка спрятал руки в рукава.
– Не знать, кто. Мазейка там не был. Мазейка из Толгина
улуса.
И замолчал. Явно говорить не хочет, даже если и знает чего. Ну,
даура понять можно. Санька, конечно, к нему по-доброму относится…
только вдруг как раз для того, чтобы тайны их даурские выведать? И
еще больше зла их племени принести.
«Ну, что мне, пытать его, что ли?» – сокрушенно вздохнул Дурной,
потом махнул рукой, собрал посуду и ушел. Уже по дороге ему в
голову пришла простая и гениальная мысль – и Санька аж подпрыгнул
от радости! Захотелось вприпрыжку мчаться до кухни… но не
стоило.
От нетерпения он еле дождался утра. Самого раннего, когда всем
снится последний и самый сладкий сон. Однако, первые весенние птицы
уже шумят на дворе, и ночной тишины – слишком палевной – уже нет.
Санька тихо поднялся, как бы до ветру, и выбрался из землянки.
Поначалу действительно опорожнился, а потом вразвалочку пошел к
центру городка. Захромал максимально театрально и привалился на
земляную насыпь-завалинку… того самого дома, который старательно
обходил последние недели.