– Ты чой-то глазишь? – возмутился кто-то за столом.
– Да кто глазит? – взорвался вдруг Санька. – Или вы о богдойцах
не знаете? У них и конница латная есть, и пушки с пищалями! А
войско их многажды нашего больше! Вот придут они – а мы
одни-одинешеньки. А инородцы нам не помогут. Они нам в спину из
лесу стрелять начнут! Нравится?
Никто не ответил. А Дурнова уже было не остановить.
– А мы что делаем? Пока там враг силы собирает, мы тут друг
друга грабим. И местных. Панфилов обокрал гиляков, Петриловский –
Панфилова. Каждый из вас об одном мечтает: обобрать всех вокруг и
быстрее на Русь-матушку свалить! Лишь бы с прибылями. Каждая шкура
только о себе думает, а об общем деле – никто! Даже Хабаров.
Дыхалка у Саньки кончилась, мысли путались. Он уже не понимал
точно, о чем говорит: о казаках или о своем времени. Но Ивашка сын
Иванов сидел напротив, иронично улыбаясь и кивая. И это придало
беглецу из будущего новых сил.
– Я вас даже не христианским милосердием попрекать думаю. Не
дети уже. Просто неужели вы не видите, какой вам тут шанс выпадает?
Что там, за Камнем? Народ бесправный в крепости, что спину на бояр
гнет! Воеводы жадные, которые всех обдерут, до кого руки дотянутся!
Царство несправедливости… Обдерут вас там с вашей обводной
рухлядью. В первом же городке обдерут – и снова в грязь
втопчут.
Только здесь, на Амуре, всё иначе. Нет, еще воевод, далека рука
царская. Только вы. Всё в ваших руках. Земля ведь райская,
богатейшая! Я не только про поля говорю. Тут и торговля, и
богатства подземные. И люди живут не забитые. С этой бы землей с
заботойобойтись, она бы вам столько всего дала. И людей не ногтем
давить, а к себе привечать. Вот бы силища стала!
Он обвел стол тяжелым взглядом.
– Мы же только рушим всё. Как саранча, которая всё на своем пути
пожирает. Ничего мы тут не строим, не создаем. Даже свои городки и
те – в пепел. По приказу Яркову и жжем ведь.
– Это что же, Ярофей всему виной, по-твоему? – влез вдруг
Ананька.
Но Санька, тяжкой мотавший пьяной головой, не успел ответить.
Посерьезневший Ивашка цыкнул на Ананьку.
– Будя уже… – и громогласно добавил. – Подурнело-то Дурному!
Стол радостно отозвался гоготом на шутку.
– Выведите-ка его на воздух, пущай оклемается!
Саньку, который вяло перебирал ногами, выволокли на улицу и
оставили. Он привалился к стенке, свесив голову на бок и распахнув
драную шубейку. На душе было тоскливо, вскипевшая боль со словами
никуда не уходила, а неприятно жгла грудь.