Позже кто-то подобрал задремавшего толмача и отволок его в
родную землянку.
– Где Дурной?! – дикий крик ворвался в землянку вместе с
омерзительно ярким утренним светом.
Испуганные соседи указали пальцем на Саньку, который, хоть, и
проснулся, но не вставал, вследствие, мучительной борьбы с
организмом, который, в свою очередь всё норовил выплеснуть
содержимое желудка в противоестественном направлении.
– Вставай, сука! – крепкие руки вздернули его вверх, кулак
заехал толмачу в пузо, ради более быстрого просыпания. Но эффект
оказался иным, радостный организм добился своего, и Санька смачно
заблевал своих пленителей.
В общем, по месту назначения его доставили уже основательно
избитым. С душой. С осени Извести так не доставалось.
Его поставили в небольшой комнате, где на чурбаках сидели
Артемий Петриловский и его дядя Ерофей. Сам.
Атаман долго оценивающе изучал своего толмача, который находился
в предельно не лучшей форме. Остатки рвоты на одежде, распухающее
на глазах лицо и общий помятый вид внушали приказному
отвращение.
– Нда… – протянул Хабаров. – Тут поговаривают (он покосился на
племянника), что ты грамотой владеешь?
«Вон чо, – допетрил Санька. – Сейчас они мне мою математику
припомнят».
– В детстве батя учил, – начал на ходу сочинять Дурной. – Но я в
дикости позабыл почти всё. А ныне смотрю грамотки – и что-то
вспоминается. Но плохо.
– А, правда, ты весь ясак в уме счёл?
– Правда.
Санька, было, дернулся оправдаться, что, мол, никакого умысла у
него не было, просто думал, ошибка у Артемия… Но глянул в налитые
глаза Хабарова – и только челюсти стиснул.
«Да пошел ты!».
– Ишь какой… – Хабаров уперся крепкими руками в колени. – Ну,
мы-тко тебя отучим в ясачные книги лазить.
Он повернулся к двери и рявкнул:
– Входитя!
В малую комнату тяжким шагом вошли Василий Панфилов, Тит
Осташковец, Онуфрий Кузнец, еще пара есаулов, затем рыбешка
помельче: Ивашка Посохов, Козьма Терентьев. Последний, по привычке
окатил Саньку мрачным взглядом.
– Начинаем распросный лист вести! – возвестил атаман. – Артюшка,
писать будешь! Покаешься ли сам, Сашко Дурной в винах своих?
Известь в изумлении уставился на Хабарова. В математических, что
ли, каяться? Так это к Петриловскому.
– Бают, что ты из дня на день с ворами якшаешься. Дружбу водишь,
беседы ведешь. Так ли то?