Теперь можно и расслабиться, и выдохнуть.
Я отрываюсь от Илонкиных губ, дышу как конь, что пришёл к финишу первым, и волосы её распускаю. Тугой пучок не без усилий, но поддаётся. Влажные пряди падают ей на плечи. Так-то гораздо лучше. Аж легче стало, ей-богу.
А затем – пальцами по пуговицам её наглухо застёгнутого пиджака. Извлечь из петелек. Свободу женскому телу! Нет рабству! Да здравствует равенство и братство!
Под белой в мокрых пятнах шампанского блузкой грудь вздымается. Боже, кажется, я сейчас опозорюсь, как мальчик, который женские прелести впервые узрел…
– Ты что творишь, Островский? – пытается Бояркина оттолкнуть меня слабыми руками. Толчок в мою грудь получается у неё так себе – неубедительный. А может, это я нифига не ощущаю, потому что вся её возня подобна комариным укусам, когда всё равно ничего не чувствуешь, потому что переполнен совершенно другими ощущениями.
– То же, что и ты, – отвечаю я ей хрипло, не отрывая взгляда от груди. – Только вместе, как когда-то, – выдаю я, плохо соображая, что вообще делаю. Она права. Вытворяю чёрт знает что, но мне абсолютно не стыдно – я слетел с катушек, вышел на знакомую орбиту и возвращаться не собирался.
С каким-то нереально длинным вздохом я наконец-то накрываю её холмики ладонями.
Это прекраснее, чем я помнил. Это вообще отшибает мозг.
Всё, что произошло дальше, иначе как затмением и не назовёшь.
Илона замерла. Пальцы её безвольно проскребли по моей груди – и предохранители сгорели, пробки вылетели, свет погас.
Остались лишь вспышки, проблески, звёзды, что загорались и тухли, потому что терялись в пламени, сжирающем меня заживо.
Не знаю, как я умудрился задрать узкую юбку и спустить вниз всё, что под ней было. Не имею понятия, как сражался с собственными штанами.
Помню лишь наше сорванное дыхание и мои собственные глухие команды, которые я бормотал, как заведённый, пока мог:
– Вот так! – твердил я, отбрасывая Илонкины туфли хрен знает куда.
– Вот так! – сжимал я её задние полушария и сходил с ума, потому что так было правильно. Единственно верное решение – здесь и сейчас. Она и я.
– О, да! – стонал я, поднимая её вверх и врываясь в тесные глубины до упора, до тех пор, пока не понял: дальше уже некуда. Вошёл по самую рукоятку.
– Обхвати меня ногами! – просил, почти умоляя, и она сделала то, чего я желал больше всего.