Мне за то, что у меня в душе творится, геенна огненная
полагается, как пить дать. С чего вдруг я так разошлась-то? Ну да,
кожа у великого князюшки гладкая, смуглая, ровная и такая чистая.
Но не потому, что я его намываю. Он как раздеваться стал, я сразу
ощутила запах. Так от солидных господ всегда пахнет. Не потом, не
лошадками, не табачищем или хмельным, а вот таким, цветочным
чем-то. Как это у них называется? Афанасий мне говорил, да я
запамятовала…
Вот! Вспомнила слово мудрёное. О дэ колон. Ну, или Кёльнская
водица. Кажется, город есть такой в неметчине, Кёльн называется, и
вот там эту водицу из колодца прямо черпают, да по миру в дубовых
бочках развозят. Она так и пахнет. А почему в колодце… да Бог ее
ведает! Может, там место какое святое?
Но водица-то, видать, не святая, нет. Иначе бы на меня
подействовала по-другому. Или просто я смыла её с молодого
господина, потому благодать сошла вместе с мыльной пеной. Но делать
нечего, хотя у меня в сердце и затрепыхалось всё, а надо терпеть.
Наше дело телячье, как папаня-то говорит: «Терпи, Анька, и работай.
Усердно работай, да Бога-то помни».
Кажется, я теперь забыла о Боге. Не могу, силушки моей нет!
Между ног стало так жарко, что впору сесть на ушат колодезной воды,
чтобы остудиться. Ну чего же я, дура такая, взгоношилась, не
пойму?!
– Давно здесь работаешь, Аннушка? – спрашивает вдруг великий
князь. Голос у него сладкий, мягкий. «У, змей-искуситель!» – думаю,
а самой слушать так приятно, так хорошо!
– Я-то? – спрашиваю, едва соображая.
– Ну не я же, – хмыкает он.
– Ах, так, почитай, пятый год пошел. Вот, аккурат на Иоанна
Богослова, пять годков аккурат исполнится, – отвечаю, а сама гадаю:
для чего ему это знать?
– Сколько же тебе лет? – удивляется гость.
– Девятнадцатый, Ваше императорское Высочество. То есть
девятнадцать будет в воскресенье, 1 декабря.
– Откуда ты родом? Судя по говору, не москвичка, да?
– Не, нижегородские мы. За Волгой, супротив Нижнего Новгорода,
есть село, Толоконцево. Там мои тятя с мамкой и живут. Да еще три
сестрицы, – продолжаю рассказывать. И надо же, помогает! Между
ноженек моих становится прохладнее. Сходит по чуть-чуть наваждение
бесовское. Ну, правильно же: когда о родне говоришь, разве можно в
таком виде? Неприглядно уж совсем. Вот и проходит чертовщина,
растворяется в воде и стекает в дырку на полу.