У меня вся жизнь моя короткая перед глазами проносится. Ну что я
видела?! Что успела узнать? Ведь никого и ничего толком! Так, надо
прийти в себя. Вспоминаю, как Афанасий Емельянович учил. Он же
предупреждал меня: «Помни, Анька. Случается, визитёр чувств
лишится, будто его обухом по голове саданули. Главное – не бойся.
Если не помер сразу, то в себя придёт. Ты, главное…»
Так. Правильно. Надо сначала охладить. Бросаюсь из парной,
наливаю ушат прохладной воды, возвращаюсь и медленно окатываю
господина с головы до ног. Затем подсовываю руки под него, поднимаю
– я думала, он тяжелый, а оказалось не слишком. Я, правда, не
мужчина, и силушки во мне такой не имеется, чтобы крепких молодых
людей на себе тягать. Но тут, видимо, от страха я сотворила нечто
такое, чего и пожелать не могла. А может, Господь помог, уж не
знаю.
Но было так: я перевернула барина на спину, подхватила под шею и
под колени, да и вынесла из парной. Второй раз такое не сумела бы
сделать, хоть озолоти! Но в тот момент мне главное было спасти
великого князя. Вот хоть тресни, а надо было! Потому и сумела.
Вытащила, на каменный стол положила и давай опять поливать. Следила
только, чтобы вода в нос и в рот не попала, не то захлебнётся, Боже
упаси! Дальше схватила полотенце, в холодиной воде вымочила, стала
протирать его лицо.
Провожу по нему тряпкой, а сама пришёптываю:
– Миленький, князюшка, ну очнись. Умоляю тебя! Не помирай!
Пока делаю это, невольно им любуюсь. Вот нашла же время, а?!
Ругаю себя на чём свет стоит, а сама думаю о том, какой он все-таки
очень красивый. Вот что значит человек благородный! Не то, что я. У
меня мордашка простая, а у Великого князя тонкие черты лица, и мне
даже невольно хочется поцеловать его в губы. Только… неужели
помер?! Я прикладываю ухо к груди. Как же сразу-то не проверила! И
слышу, сквозь бешеное биение своего сердца, его дыхание. Слава
тебе, Господи! Распрямляюсь и размашисто осеняю себя крестным
знамением.
Живой! Вот радость-то какая! Живой, мой великий князь!
– Ваше императорское Высочество, – легонько, чтобы не повредить
распаренной коже, трясу его за плечо. – Господи-и-и-ин, очнитесь. –
И снова полотенцем провожу по щекам, лбу, губам, скулам.
Наконец, он медленно открывает глаза. Проводит мутным взглядом,
и в том ни единой мысли. Не понимает, где находится. Бывает такое.
Видела. У нас в деревне один раз плотник Кузьма с крыши сорвался.
Веревка, что его держала, перетерлась, он и кувыркнулся. Хорошо, в
стог с сеном. Но там внизу зачем-то полено лежало. Забыли убрать,
видимо. Он об него лбом-то и приложился. Как в себя пришел, целый
день лежал да в потолок смотрел, родных не узнавал. Потом
оклемался.