Он заворчал, но, слыша, как дружно, в
один голос, ахнула толпа у входа в собор, понял, что там все же
что‑то происходит, и отпустил меня. Я бы мог ему сказать, что
ворота собора, скорее всего, стремительно зарастают кирпичом, но он
уже и сам видел, как это происходит с витражными окнами и
маленькими калитками.
Я вырвал из его рук свой кинжал и
кинулся туда, где из стены торчали вбитые стальные скобы. Лез я как
заправский матрос, и Пугало, следившее за мной снизу, становилось
все меньше и меньше. Колокол бил, не переставая, и было понятно,
что подчиняется он отнюдь не воле звонаря. Его громкий гул
разносился по всему Виону, и мне казалось, что с каждым ударом я
рассыпаюсь, словно песочный домик.
Ведьмин яр – высшая магия колдунов.
Огромный, требующий колоссальных сил, времени и точности написания
символ, созданный лишь для того, чтобы призвать к тому месту, где
он нарисован, как можно больше злобных душ. Колокол, в который
вселили нечисть (и глупости то, что действительно крупная нечисть
боится колокольного звона), служит в данном случае призывом.
Идеальное убийство. И страшное. Все,
кто сейчас находится в соборе, обречены. Потому что церковная магия
слишком медлительна, чтобы справиться с душами, которые хлынут из
мрака. Именно поэтому подобными сущностями занимаемся мы,
стражи.
Набат грохнул над головой так, что я
оглох. На кураже я забрался выше всех городских зданий, исключая
шпили соборов и церквей. В отличие от Проповедника, я не боялся
высоты, а то бы уже давно грохнулся вниз. Опоры здесь почти никакой
не было, а скобы успели проржаветь. Я бы с радостью поменял этот
путь на тот, что должен проходить внутри собора, по спиральной
лестнице, ведущей прямо на звонницу. Но выбирать не
приходилось.
Когда я перевалил через высокие
каменные перила, оказавшись рядом с гудящим колоколом, то, кажется,
оглох второй раз, и теперь навсегда. Его мерные, ритмичные удары
лишили меня слуха. Звонари были мертвы, и колоссальный предмет
раскачивался сам по себе. С двух сторон ко мне потекли два худых,
тонких, словно истаявших, существа. В них с трудом можно было
узнать человеческий облик, который они когда‑то носили.
Я выкрикнул слова, не слыша себя,
махнул рукой, и первый худяга споткнулся и упал. Второй едва не
сцапал меня, но мне удалось воткнуть в душу кинжал и выпить ее
прежде, чем он смог меня коснуться. Однако первый уже ловко, точно
пружина, вскочил – лишь для того, чтобы на его плечи обрушилась
тяжеленная молитва того самого молодого инквизитора, который
задавал мне вопросы.