[1] Речь идёт о тульском мастере по
изготовлению охотничьих ножей Егоре Петровиче Самсонове.
В миссии проживало около трёхсот человек, и как в Загоне, они
делились по статусу. На вершине примас: царь, бог, вождь и
президент в едином лице. Одним словом — Контора. Я пробовал узнать
его имя, не получилось. В ответ люди лишь пожимали плечами: либо не
знали, либо не хотели говорить. Дальше следовали приоры: Андрес,
Урса и Готфрид. Все трое ненавидели друг друга и по возможности
старались подставить. Примас к месту и не к месту любил повторять,
что устал, что пора на Вершину, и кто-то из троицы должен занять
его место. Вот они и бодались. Однако хитрый старик никуда
подниматься не спешил, странно, что они этого не понимали и
продолжали цапаться, а ему доставляло удовольствие следить за их
вознёй.
Ниже по статусу стояли рядовые миссионеры. Большую часть времени
они проводили в бесконечных изматывающих тренировка. Не миссия, а
военный лагерь. Ежедневно небольшие группы по пять-шесть человек
уходили на восток к поселениям Османской конгломерации или на запад
к Водоразделу. Их цели и задачи носили, скорее всего,
разведывательный характер, но иногда они возвращались как побитые
собаки, а одна группа не вернулась вовсе. По этому поводу вся
миссия собралась на плацу, примас собственноручно завалил багета, и
его съели сырым, в молитвах и слезах.
Послушникам мяса не досталось. При всём внешнем равноправии, они
являлись самой бесправной и угнетаемой частью населения. По сути,
рабы, молодые мальчишки и девчонки, большинство азиатской
внешности. На их долю выпадала вся внутренняя работа, а если
оставалось время, то Готфрид проводил с ними занятия по физической
подготовке. Занятия проходили жёстко, с кровью и выбитыми зубами. Я
смотрел на них со стороны и понимал, что в схватке один на один
противостоять натасканному миссионеру сможет не каждый, разве что
Мёрзлый с его штурмовиками, или Гук, или тот колченогий шлак
Костыль, отправивший меня под нары в первый день пребывания в
Загоне.
Дважды в неделю послушники отправлялись за крапивницей. Уходили
с утра, возвращались в сумерках с мешками забитыми листьями,
измотанные и злые. Меня к работам не привлекали. Примас велел
Андресу готовить посвящение, и мы целыми днями занимались
рукопашным и ножевым боем. Это вызывало ропот моих собратьев по
келье, но открыто никто не выступал, только косились и шептались.
За оспаривание решения примаса могло последовать серьёзное
наказание. Одного из ослушников однажды подвесили вниз головой
возле кельи старика, и каждый миссионер счёл своим долгом подойти и
плюнуть в него.