— Смотри, Малка, и инструментик у него не самый маленький.
Хочешь потрогать? Я бы потрогала.
Девчонки захихикали, а до меня только сейчас дошло, что я голый.
Сумерки наложили на тело тени, но до конца скрыть не могли. Щёки
залило краской, и я поспешно скользнул в воду. Слава богу, глубина
позволила спрятать то, что эта мелкая наглость назвала
инструментом.
— Что вы тут делаете одни? — попытался я напустить на себя
строгость. — Марш в келью!
— Мы не одни, нас двое. И даже трое, — продолжила словесное
наступление наглая послушница. Подружка не отставала.
— А ещё здесь темно, с пляжа не увидят. Так что тоже можешь
потрогать нас.
Они замерли на расстоянии вытянутой руки. Я видел, как
приподнимаются при дыхании упругие груди. Дотянуться и дотронуться.
Сдавить, прижать к себе…
Я ушёл под воду с головой, и чтобы остудить мысли, сделал
несколько мощных гребков, вынырнув позади отвязных послушниц. Они
снова засмеялись и, как сирены, стали звать меня: Дон, Дон. Может
быть, я и вернулся, и всё было бы здорово…
Но у меня только одна женщина — Данара — и других не будет.
Я выбрался на пляж, подобрал одежду. У кромки воды сидел на
корточках Андрес, вертел в пальцах нож.
— Это Белая и Малка, — не глядя на меня, сказал он. — Они из
гарема примаса. Если бы ты притронулся к ним, то уже утром стоял у
столба.
— Примас специально подослал их ко мне?
— Здесь ничего не делается просто так. В твоём случае, это часть
посвящения.
— Видимо, уже вторая часть. Первая была днём, когда ты предлагал
мне свалить, так?
Андрес поднялся.
— Завтра будет третья. Готовься.
— А сколько их всего?
— Сколько скажет примас.
Андрес ушёл, а я направился к келье. Завтра будет третья часть
посвящения, но точно не последняя, потому что в последней я должен
убить тварь.
Утром вся миссия по обыкновению собралась у столбов на молитву.
Я не столько вслушивался в слова, сколько смотрел на прикованных
мутантов. Женщина уже превратилась в натуральную тварь, и её давно
следовало пустить на сушку и корм, а вот мои сотоварищи-ремонтники
только-только подходили к завершающему этапу. Тот, что был старше,
превращался в язычника. Он ещё не чувствовал своей силы, и большую
часть времени сидел, прижавшись спиной к столбу. Молодой становился
подражателем.
До сих пор мне не доводилось сталкиваться с этим видом. Рыжик
описывал его как что-то дряблое и малоподвижное. Собственно, так
оно и было. Молодой, пока проходил трансформацию, метался и орал от
боли, особенно ночами. Но вот уже третьи сутки молчал, только если
подойти к нему и заговорить, начинал изрыгать из себя потоки
оборванных фраз. Иногда я узнавал строчки из песен. Он мог пропеть
два или три куплета, соблюдая мотив и темп, а потом принимался
говорить, и говорил, говорил, говорил, шептал что-то под нос. В
конце резко замолкал и смотрел на меня. Голова круглая, узкий лоб,
узкие глазки, выступающая вперёд массивная челюсть. Зубы мелкие,
острые, кожа бледная, почти синюшная, да и весь вид как у
утопленника. Ничего человеческого не осталось. На пальцах тонкие
кривые когти сантиметров пять длиной. Он всё время рыхлил ими
землю, словно оттачивал.