Я стал обходить ее и ящик, а она,
больше не улыбаясь, произнесла с угрозой в голосе:
– Мистер Шелби, вы вынуждаете
меня…
Наверху, на палубе, загудел «ревун»,
который перекрыл даже шум работающих машин корабля, а затем это
корыто дернулось, точно норовистая лошадка. Что означало
одно – двигателю дан полный ход и мы от кого‑то убегаем. И
этот кто‑то, напугавший самого Ингрема, мог быть лишь речной
полицией Грейвплейса.
Она прыгнула, и я нажал на спусковой
крючок. «Стук» громыхнул, но пуля вместо того, чтобы оставить дырку
у нее во лбу, врезалась в ящик, расщепив внешнюю доску.
Эта дамочка, надо отдать ей должное,
перемещалась точно призрак. Впрочем, не поручусь, что она им не
была. У меня перед глазами мелькнул внезапно длинный черный локон,
и вот она уже в дальней части трюма, под фонарем. Ее силуэт все
время дрожал и раздваивался, как в новомодном, но плохо отлаженном
кино, а волосы, теперь достающие до пят, развевались от невидимого
ветра.
Человек видит лишь то зло, которое
есть в нем самом. И сейчас я увидел его предостаточно. Словно в
зеркало заглянул. И отражение мне совершенно не понравилось.
Я не стал стрелять. Просто был не
уверен, что справлюсь с кадзе[4]. Она убегала, и мне не хотелось,
чтобы я стал тем поводом, который заставил бы ее задержаться. И…
вернуться. Лучшее, что можно сказать о кадзе, – это то, что те
находятся как можно дальше от вас. Во время войны они были нашей
самой большой головной болью.
Шпионка оглянулась на меня в
последний раз, и ее улыбка мне не понравилась. А затем я остался в
трюме один.
На целую долгую секунду.
Тяжелая стенка ящика медленно начала
падать, все больше и больше ускоряясь, а затем с грохотом рухнула
на пол. Мой глаз даже не успел заметить, когда искирка выбила
крепления. Мрак внутри этой коробки зашевелился, зашуршала ткань, и
некто, пригнувшись, осторожно выбрался наружу, с непривычки щурясь
на свет.
Он был выше меня на полтора ярда, с
волосами вкуса пряного карри, с бледным лицом, на котором
совершенно неестественно смотрелась конопатость. Это человеческое
лицо, должно быть, многих пугало до истерики. Оно казалось странным
и чужеродным на нелепом, огромном, чудовищном теле.
Две руки у него были обычными,
третья, росшая прямо из грудной клетки, – длинной и узловатой.
Контаги опирался на нее, точно на дополнительную ногу. Никакой
одежды, серая, похожая на ткань кожа мягко шуршала, свисая с тела
лохмотьями.