Император повернулся и пошёл дальше по тропинке. Я двинулся за
ним, держась рядом. В свете фонарей блестели, кружась, редкие
снежинки.
— Моё знакомство с матерью господина Иванова было коротким и
мимолётным, — проговорил император. — Уже тогда мне показалось, что
она — женщина крайне неуравновешенная. Был в ней какой-то...
надрыв. И, боюсь, знакомство со мной не пошло на пользу. Госпожа
Иванова была... раздавлена — вот, пожалуй, правильное слово. Вы
ведь знаете, какое впечатление производит моя сила. С вашего
позволения, не буду прятаться за ложной скромностью.
— Понимаю, — просто сказал я.
— Я очень быстро забыл об этой женщине, — продолжил император. —
Она же, по всей видимости — нет. Что-то повредилось в её голове
настолько, что единственная мимолетная встреча — уж поверьте на
слово, ни о какой любовной связи и речи идти не могло, —
приравнялась в её фантазиях к рождённому от меня ребёнку.
Несчастного господина Иванова, который впитал эту фантазию с
материнским молоком, обвинять, по сути, не в чем. У него было
полное право злиться на своего так называемого отца и считать себя
обделённым.
— Всё это не может оправдывать участия господина Иванова в
заговоре, — заметил я.
— Не может, — кивнул император. — Однако сложно спорить с тем,
что в идеале господин Иванов должен был лечиться у ментальных
магов, а не погибнуть в ледяной воде на дне канала.
— Вот это уже — моя вина, — покаялся я.
— Бросьте, Константин Александрович. Это — ничья вина. В том и
состоит трагедия большинства жизненных ситуаций: никто ни в чём не
виноват, все поступают так, как было должно. Но на душе остаются
горечь и тяжесть.
А вот теперь доводы Кости спасовали перед капитаном Чейном.
Потому что это у аристократов могли оставаться на душе горечь и
тяжесть после того как погиб агрессивный сукин сын, пытавшийся тебя
убить. У аристократов слишком много времени на размышления и
слишком спокойная жизнь. Капитан Чейн не мог этого понять при всём
желании. Вернее, понять-то мог, но от души посочувствовать сукиному
сыну — тут уж увольте.
Поэтому я промолчал, опустив голову — надеясь, что это прокатит
за сочувствие. Но забыл, с кем имею дело.
— Не нужно притворяться, Константин Александрович, — спокойно
сказал император. — Юность всегда жестока. Способность жалеть своих
врагов появляется гораздо позже.