– Обленился он что‑то, –
сказал мне человек. – Лишь спит да опустошает запасы из
кладовой.
– А чем ему еще заняться? –
протянул Руи, который тоже загорал сегодня на палубе, растянувшись
прямо на досках в одной набедренной повязке. – Всех крыс он
переловил в первые пять дней, сожрал две пары башмаков Глофи и
половину моих запасов карамелек. Самое время ничего не делать.
Впрочем, у помощника капитана есть еще одни башмаки – и изгрызть их
давно пора.
– Я все слышу! – гаркнул
карлик с бака. – Или воспитайте эту тварь, или я пинком
отправлю ее с судна в свободный полет!
– Совершенно бессмысленные
угрозы, – улыбнулся я. – Джулии он нравится, а ты ее
знаешь. Обидишь зверушку, и она тебя вышлет следом за ним.
– Это все потому, что ты
перевернул его миску с едой, – добавил Руи.
– Да ладно! Я просто хотел
пошутить!
– Ну вот и он теперь шутит.
Горбун зло скривился и погрозил
Трехлапому кулаком. А тот, находясь на высокой надстройке юта в
недосягаемости карлика, лишь раздулся еще сильнее и снова
повернулся пузом к раскаленному солнцу.
Оказавшись на борту, Трехлапый тут же
принялся отрабатывать свой билет. На следующее утро после начала
полета он основательно потрудился и притащил Джулии шесть толстых,
лоснящихся крыс. Выложил трупики рядком, чтобы все окружающие
оценили его подвиг, и радостно фыркал, когда капитан брала каждую
добытую тварь за голый розовый хвост и отправляла за борт.
В следующие дни это стало доброй
традицией, и к земле и океану полетело в общей сложности двадцать
четыре крысы, а затем они попросту кончились.
Теперь он пасся на камбузе,
присутствовал на завтраках, обедах и ужинах команды, где всегда
получал свою порцию снеди, нежился на солнышке, обходил с
инспекцией трюм, проверяя, не зародились ли из воздуха новые крысы,
или же крутился у меня под ногами.
С ним мы поладили достаточно быстро,
и в свободное от забот (охота на башмаки Глауфора, еда, сон,
инспекция трюма и охота на башмаки) время он любил забраться ко мне
на плечо и слушать, как я пою. Пел я в основном на эльфийском, даже
не пел, а так… мурлыкал, но это неизменно вызывало его восторг, и
Трехлапый начинал негромко кудахтать, раздуваясь при этом, словно
жаба на орочьем болоте.
– Оставь штурвал в покое, Лас.
Отдохни, – сказал мне Руи.
– Да я и не устал, –
возразил я. – Работы кот наплакал, и, в отличие от кабины
стреколета, здесь можно сколько угодно ходить.