На чугунных рельсах царило
суетливое оживление – делегация маленького народца встречала
поезд. Эти разнообразные создания, которых не счесть
по количеству типов и разновидностей, были поражены
прогрессом куда больше всех остальных. Паровоз ка‑га они считали
чем‑то вроде огромного и ужасного божества. Поэтому частенько
собирались маленькими демонстрациями, выбирались на рельсы,
чтобы приветствовать гремящее чудовище и, разумеется, гибли
десятками, раздавленные многотонной машиной и ошпаренные
паром. Никто не собирался экстренно тормозить из‑за каких‑то
безымянных блох, выбравшихся на пути.
Малыши по случаю торжественной
встречи обрядились в парадные наряды, сплетенные
из цветов и травы, а малышки напялили свои лучшие
платьица, сотканные из дымчатой паутины и обрывков одежды
огородного пугала. Один кудрявый карапуз не нашел ничего
лучше, как проделать в коробке из‑под махорочного табака
«Магарский ванильный» отверстия, просунул туда руки и ноги и,
очень гордый собой, махал разноцветным флажком.
– Могучий дымледым! Шипящий
паропар! – пищали они, прыгая, кто во что
горазд. – Трясущий рельсоход! Гремящий чух‑чух‑чух! Великий
ту‑ту‑ту!
– Эй! Вы! – сказал я,
подобрав самый грозный и сердитый из множества своих
голосов. – Уходите прочь! Немедленно!
Они тут же притихли. Одна
из малышек, с пурпурными стрекозиными крылышками, ойкнула
и упала с рельса. Остальные тут же опустили флаги,
цветы и серебристые конфетные фантики. Все воззрились
на меня, раскрыв рты, словно кролики на удава.
– Живо! –
прикрикнул я, для острастки сверкнув глазами.
Несколько козявок начали расстроено
хлюпать носами, а та, у которой юбочка была сшита
из желтого березового листочка, разревелась.
– Ну, во‑о‑о‑от, –
расстроено пропищал кудрявый паренек в коробке из‑под махорки,
кажется, самый главный в этой компании.
Он чихнул, вытер курносый
красный нос кулачком и с трудом слез с рельса. Следом
за ним, ревя, точно белуги, потянулись все остальные.
– И чтобы я вас здесь
больше не видел! – крикнул я им вслед. –
Ни сегодня, ни завтра, никогда!
Они не ответили и, шурша,
словно мышки, скрылись в сухой траве.
– Какое тебе дело до этой
мелочи? – спросил Стэфан.
– Не хочу, чтобы
у меня на глазах в небытие отправилось больше трех
десятков душ.
– Тоже мне души, –
проворчал амнис. – Всех в один наперсток уложить можно,
и другим накрыть. Не понимаю я этих таракашек.
Не могут найти себе более легкий способ для самоубийства?
Вечно лезут то под поезд, то под трамвай,
то на провода пикли.