Руку воздел и сказал…
Аэд поперхнулся и жалобно икнул:
переложить в песню то, что сказал Жеребец, не представлялось
возможным.
Белая пена конских грив ошалело
моталась в воздухе. Лошади не ржали – кричали, тянули в разные
стороны, бешено грызли удила, рвали упряжь, нещадно избивая
копытами драгоценные камни двора.
– Что ещё?! – простонал Аполлон.
Посейдон прошипел «Ничего!», зачем-то
прокрутил в руке трезубец, взялся за кнут…
Правда ведь – ничего. Прекрасный день
для Олимпа: воздух холодный и сладкий, как вода в лесном ручейке.
Гелиос правит где-то вдалеке, от стад Нефелы отделились с десяток
пухлых облачных овечек, собрались как раз над дворцом, пощипывают
синеву Урана.
А лошади встают на дыбы, отворачивают
морды и дрожат мелкой дрожью, и не собираются везти Громовержца в
Тартар. Может быть, их лошадиные сердца не выдерживают такого
кощунства.
А может, дело в том, что перед
лошадьми, незримый, стоит ужас. Черный, скалящийся сотней волчьих
жадных пастей, дышащий драконовым пламенем, капающий с клыков
слюной…
Подземный ужас, вышедший в давние
времена из кузниц Циклопов. Послушный тому, кто направляет его.
Хтоний был рад возможности не только
скрывать, но еще и пугать. Он грелся у висков, впитывая в себя
недоуменное апполоново «Они у тебя взбесились, что ли?» и яростное
ответное Жеребца: «Сейчас взбесятся!»
Хтоний с тихой радостью принимал в
себя даже мою немую, полубессильную ругань. То, чем я награждал в
мыслях Гермеса, заставило бы вечного спутника Аполлона поперхнуться
дважды и с заиканием петь потом еще два века.
Где ж Психопомп со своими сандалиями,
когда так нужен-то, я сам не знаю, сколько смогу держать, пока они
не додумаются…
Кнут прогулялся по пегим спинам раз,
другой – лошади только неистовствовали сильнее. Кнут свистел:
«Вперед!» Ужас шептал: «Ни с места!» – и шепот был выразительнее
свиста.
– Мне сходить за моими в конюшни? –
нервно хмыкнул племянник.
Посейдон промычал нечто
нечленораздельное и поднял трезубец.
Приказ ударил по лошадиным спинам
сильнее кнута: вперед! со всех ног! сейчас! Квадрига брата, исходя
мучительным ржанием, шатнулась на меня, но в тот же миг я поднял
двузубец, связав себя, его и хтоний в единое целое, в плотный
кокон, за стенками которого – хищные страхи, только и ждут, чтобы
наброситься и растерзать. Все кошмары подземного мира, все клыки,
что есть, вся жажда крови, сколько ни отмерено, всё безмолвное,
норовящее довести до безумия…