Вру, конечно. Видно, по старой
памяти: науку Аты так просто не отбросишь, даже если всё уже
кончилось, и здесь есть только я, стилос воспоминаний, да
бултыхающиеся в холодных водах сновидения.
Уймитесь, сновидения. Послушайте
о моем дурном сне. Длинном, жутком, такой ни одному сыну Гипноса в
голову не придёт…
И расступитесь уже там, в водах:
нам удобнее вспоминать, когда видим свои лица. Кошмары друг для
друга.
Когда выясняем, уже в который
раз: он…? я…?
Зевс, оказывается, умеет выдумывать
казни.
Не хуже меня (еще вопрос, кто из нас
взял нужный жребий).
Вестницей участи Посейдона, Аполлона
и Геры выступила Кора. Спустилась в этот раз с опозданием: «Ну-у,
мой царь, ты не представляешь, что там творилось на Олимпе».
– Представляю, – пробормотал я. –
Гермес рассказал.
Персефона хмыкнула и уплыла сквозь
розовую аллею, я шагнул следом – и кусты сомкнулись перед лицом.
Мерзкая алая роза сунулась в нос, вцепилась шипами в гиматий: не
отцепишься, пока не вдохнешь аромат. Я послушно вдохнул и
расчихался.
– Не нравится? – долетел удивленный
голос жены из глубин сада. - Я тебе другие покажу, перед тем моим
уходом высадила…
Царю подземного мира нужен
какой-никакой досуг. Когда жены нет, можно прогуляться по десятку
разных троп, навестить подземных в их дворцах (эти всегда рады), да
мало ли что!
Но, раз уж жена есть, приходится
таскаться по ее саду. Не каменному – вызывающе живому, правда,
темному и отделанному драгоценными породами камня, как все здесь,
но все равно – дышащему Средним Миром.
Здесь даже поёт настоящий соловей –
правда, когда я захожу в сад, бедный птах не подает голос.
Побаивается.
– Только не грози моим цветам опять
огнём, – сжал ладонь, на которой уже готово было вспыхнуть
предупредительное пламя. – Подожди немножко, почти готово… все,
можешь смотреть.
Колючие ветви расплелись, давая
проход. Кора стояла в нескольких шагах, поглядывала на новую
клумбу.
Не розы, лилии. Крупные, с
искривлёнными лепестками, полыхают ярко, оранжево, по краям,
кажется, даже теплые искорки проскакивают. Вот-вот процветут
веснушками, улыбнутся, протянут руки: «Радуйся, брат!»
– Это… для неё, – тонкие пальцы жены
осторожно приласкали лепестки. – Мать пыталась вырастить наверху,
но получалось не так. Она очень огорчалась. Говорила: вот, я ведь
помню сестру, а цветы почему-то золотые получаются, а Гестия не
любила золота…