– Ты посеял вражду между подземным
миром и Олимпом.
– Нет! – вскинулся, в отчаянии
захлопал крыльями. – Владыка, я расскажу Зевсу… поклянусь Стиксом,
что действовал без приказа! Стиксом! Я…
Я шагнул назад, пока он не принялся
лобызать мне плащ. Что ты, белокрылый, между нами ведь совсем ни к
чему такие церемонии. Я бы тебе лучше сейчас – по-старому, чтобы
тебя аж под свод унесло. Не за провинность – за непонимание.
Непонимание того, к чему могло
привести твое неумение думать.
Крик царапал горло, его приходилось
силком пропихивать обратно в грудь.
«Стиксом?! На кой мне Стикс? Ты хотя
бы понимаешь, что было бы, если бы я не успел, ты хоть понял, что я
был в шаге от того, чтобы ударить из пустоты – и сесть на трон
Зевса, ты хоть на секунду осознал, что я готов был – понимаешь, я
готов был бить, если у меня не будет другой возможности!!»
– Хорошо, – взгляд спокоен и
брезглив, голос – холоднее и ядовитее вод Запада. – Клянись ему.
Стиксом. Чем хочешь. Изведай на себе справедливость Громовержца.
Ощути его мудрость. Гера, Посейдон и Аполлон ощутили ее в полной
мере. Интересно бы знать, что брат припас для тебя.
Бог сна сделался белее своих же
крыльев. Нюкта обронила покрывало, которое комкала в пальцах –
мягкие складки ночной ткани упали к ногам. Казалось: мать загородит
сына. Заступит маленького пестуна от взгляда царя, клятвы Стиксом,
кары Зевса…
Осталась стоять на месте. Только губы
пошевелились, выбросив неожиданное:
– Нет. Покарай его сам, Владыка. Не
отправляй к Зевсу. Это будет выглядеть правдиво. Ты разгневался
из-за брата, придумал кару… Владыка, ты обещал мне награду за
помощь с Фаэтоном…
Награду – кару? От того, кого звали
Страхом? Карателем Олимпа? Гипнос шею вывихнул, уставился на мать
непонимающими глазами: чего просит?! О чем говорит?! Тут ведь еще
непонятно, кто страшнее-то…
Жаль, умом в Нюкту пошел не любимый
сын – ненавидимый. Танат бы понял. Услышал бы главное в голосе
матери – потаенную надежду.
Не на справедливость Владыки Аида. На
изворотливость Аида-невидимки.
На то, что цари не только карают, но
и защищают подданных.
Не трясись ты так, Гипнос. Я тебе
сейчас придумаю кару: лютую.
Белокрылый, кажется, не услышал.
Продолжил дрожать в мегароне, пока собиралась любопытная свита.
Бросал умоляющие взгляды на явившуюся Персефону: заступись,
Владычица!