Владычица, устроившись на своем
троне, играла крупным белым нарциссом. Посматривала то на мое лицо,
то на Нюкту, до ихора кусающую себе губы при каждом моем слове:
«посягнул», «брат», «заговор», «Громовержец», «кара»…
Белые перья мельтешили перед глазами,
смеялись из сна.
– Легко выбрать кару для того, кто
летает. Встань. У тебя нет ничего дороже крыльев, – дружный вздох
от всех крылатых в зале. – И я отнимаю их у тебя. Я запрещаю тебе
летать.
Тишина белым покрывалом легла на зал,
укутала свиту.
– Ле-ле-летать?! – поморгал
белокрылый. – Владыка, а как же я…
И обеими руками показал на чашку.
Я пожал плечами – мол, какое мне дело
до мелочей? Владыка Аид не оракул – на все вопросы отвечать.
Владыка Аид – каратель. Вот, жестокую кару выдумал. А ты – хочешь
ползай, хочешь – бегай от смертного к смертному.
Хочешь – харчевню открой и каждому по
стаканчику макового настоя наливай.
В общем, вот тебе ужасная казнь,
неси, как подобает подземным.
Гипнос так и замер – с чашкой в
руках, мелко моргая. Встревоженно зашептались по стенам
детки-сны.
Первой прыснула Геката. Пыталась
сдержаться – нет, не успела ухватить за хвост серебристый смешок,
острый, как игла вышивальщицы. Смешок кольнул Эриний, пощекотал Кер
– и размножился, придавленным эхом загулял по залу: «Хи-хи, казнь!
Вот уж казнь, так казнь! О-о, куда уж ужаснее!»
Персефона изо всех сил прикрывала
ладонью улыбку. Нюкта стояла прямо, глядела – гордыми звездами.
Шепнула сыну: «Благодари! Живо!»
Тут уже и до белокрылого дошло.
Заухмылялся наконец. Забормотал благодарности (особенно за то, что
на Олимпе его еще пару лет точно не увидят). Стиснул чашку, крылья
прижал к спине – и двинул усыплять смертных неторопливым, мерным
шагом. Напоказ громко стуча сандалиями по бронзовым плитам.
– Мой муж так разгневался, –
вполголоса протянула Персефона, – когда узнал, что подданный
посягнул на его брата…
– Не гнев – ярость, – поправил я
тихо. – Ярость, порожденная страхом навлечь на себя гнев
Громовержца.
Подземные дружно делали вид, что не
вслушиваются. А может, и впрямь пребывали в экстазе после
услышанного.
– Ярость, – согласилась жена. – Я
опишу Зевсу. Скажу, что ты долго размышлял над карой, пока выбрал
самую суровую.
Геката не сдержалась – выпустила в
зал еще один острый смешочек.
Да уж – куда суровее. Настолько, что
Зевс вскоре сам его и отменит. Когда весь Олимп лишится сна. Когда
смертные, не могущие заснуть, начнут отчаянно взывать к
Громовержцу.