Бесконечные вопросы, сливающиеся в
один: кто? кто?!
Подземные, вообще-то, азартны не хуже
прях. Спорили до пены, до бешенства и потасовок. Приходили к царю
разбираться в обиде на подстроенные противниками пакости: «Владыка…
она мне все крыльцо коровьим навозом завалила! Нет, вот откуда
взяла-то столько?!» Закладывали жертвы умерших или стада быков, у
кого что было, перешептываясь в нетерпении: когда уже… кто уже…
В назначенный день в зал судейств в
свиту набились те, кто там обычно и не состоял. Шепотки юркими
ящерицами скользили вдоль стен, и в них повторялось все то же: кто?
ну, кто? Ведь кто-то же – будет?
– Будет, говорю тебе, Эрида,
обязательно будет! Эти смертные такие странные, друг за друга
помирают…
– М-м, не знаю… вот, Мегара говорила,
что во всем дворце таких не найдется.
– Ха, да что ты Мегару слушаешь, ты
меня слушай: этот Адмет точно кого-нибудь уломает!
Но Эрида уже не слушает Эмпусу. Эрида
плавно, на цыпочках отплывает к Мегаре: нужно же сообщить, что про
нее тут говорили! Сеять раздор не приедается.
А мормолики взяли в кольцо Гекату и
пытаются выжать из Трехтелой какую-никакую мудрость:
– Я думаю, это непременно будут
родители. Мать или отец ведь не откажутся умереть за сына? Или вот
слуги еще…
Трехтелая окатывает молоденьких
спутниц полной таинственности улыбкой, и тонкая ткань на лицах
колышется, скрывая насмешливые взгляды.
– В бою? Посреди бедствия? Да. Но
сойти в наш мир добровольно, пусть даже и за сына… О, они оплачут
его. Конечно, они будут горько плакать. Но ведь у них же не
единственный сын. И обеспеченная сытая старость. А слухи про ласку
нашего Владыки распространились по поверхности так широко, что к
нам почему-то никто не хочет по доброй воле…
Шепотки перелетают из ушей в уши,
порхают с губ на губы, и угомонить их может только появление в
свете факелов Гермеса с той самой тенью, которую так ждали.
Гермес рад появиться: с озадаченным и
чуть смущенным видом, который обозначает, что и он продул кому-то
из подземных крупный спор с этой историей.
Входит медленно, давая рассмотреть,
что ведет с собой женщину – тень, понурившую голову так, что не
увидать лица. Все, кто ставил на мужчин, потухают, зато вторая
часть свиты вытягивает шеи… ну… мать? нянька? старая, истомленная
болезнями рабыня?
Жена.
Молодая – не более двадцати.
Тросточка – дыханием переломить можно. Вокруг тонкой шейки вьются
погребальные украшения, голова опустилась под тяжестью русых кос, с
пальчиков вот-вот соскользнут дорогие кольца – наверное, дарил муж.
Наверное, он вообще много чего ей дарил – Алкесте, дочери
Пелия…