Отдарилась.
Девочка, чего ты-то туда лезла?!
– Подойди. Можешь смотреть.
Я и забыл, как обжигает любовь. К
золотой занозе в сердце с годами притерпелся, а вот чтобы чужое – и
так… не припомню.
Глаза цвета спелых маслин глядели не
на подземного Владыку. Они глядели – в бесконечную даль, за мрак и
огонь, и за своды, туда, где были муж и дети. А он – Адмет – он,
наверное, сейчас плачет? Бедный… А что же детки, их лишь бы не
забыли уложить, девочка только кашлять недавно перестала, ее кутать
сейчас нужно и молочком с медом поить. Расплачется,
разнервничается, будет звать маму – опять заболеет…
Женская часть свиты горестно
развздыхалась: чудовищам тоже не чужда простая женская печаль. Да
еще и споры проиграны.
Тень стояла передо мной, глядя в
жизнь из смерти, и ждала приговора, и в руках у Эака-судьи дрожал
ее жребий. Мурашиный вождь справедлив, он понимает, что это – не
асфодели, это даже не Элизиум… Вот только он не вмешается.
И Персефоны нет. Она ведь приходит
только когда к ней взывают герои. Алкеста не записывала себя в эти
ряды… к кому она там перед смертью взывала? А, к Гестии, чтобы
сохранила в доме тепло.
Персефона бы не побоялась вмешаться.
Возмутиться решением Мойр и просьбами Аполлона: «Царь мой, как
можно выменять жизнь на жизнь!» Вернула бы смертную доживать
отмеренные ей годы. Но я-то – я Гостеприимный, а не Милосердный, и
потому…
– Владыка, кхм, - деликатно напомнил
о себе Гермес. – А может, не надо ее никуда… пока что? Тут ведь
такая история получилась: еще погребение не свершилось, как к этому
царю Адмету заявился Геракл. Просто по пути, он сейчас как раз едет
у Диомеда его кровожадных коняг отвоевывать.
– Слышал.
Больше про коняг, правда, потому что
растерзанные лошадьми-людоедами тени ужасно ноют и напирают на свои
страдания: «И вообще, как это звучит?! Меня съели лошади!»
– Так вот, Адмет ему как радушный
хозяин даже и говорить не стал, что жену хоронит. Оговорился, что,
мол, родственница какая-то померла, я в хлопотах, а ты пируй себе!
Двери на женскую половину позакрывал, а в мегароне пир для гостя,
стало быть, устроил. Ну, ты ж знаешь этого моего братика: весь в
папашу. Все равно вызнал, что надо, и решил воздать царьку за
гостеприимство.
Здесь Гермес принялся скрести
хрящеватый нос с таким задумчивыми видом, что до последней Керы
дошло: путь воздаяния за гостеприимство герой выбрал странный.