Я увидел, как нервно дрогнули крылья
Таната – оставь, Убийца, ты разве не видел историй хуже? Уйди. Я
позволяю тебе не дослушивать и вернуться к своим обязанностям.
Хлебни из Леты, пролетая мимо: не нужно, чтобы червоточина этой
песни ржавила твой меч и подрезала крылья. Это мойры, ты же знаешь,
как это бывает. Лахезис небрежным, усталым жестом вынула жребий
Эвридики, Атропос занесла его в список судьбы, в котором каждая
строка – дыхание Ананки-Неизбежности. И в нужный момент в руках
Клото оборвалась очередная нить жизни, а твой меч был просто
продолжением ее ножниц, ты знаешь это лучше меня.
Танат молча растворился во тьме,
таящейся в углах и огораживающей наши с Персефоной троны. Решил
дослушать в одиночестве, а может, сумел разорвать сладкую петлю
орфеевой песни, она хватала за горло и душила лучше, чем пение
сирен, она проникала в каждую трещину души, она своей жизнью и
горечью пропитывала здешние камни…
И мой мир слышал ее через меня.
Я прикрыл глаза – я знал, что Танталу
больше не хочется ни пить, ни есть, что Сизиф уселся на камень и
внимает, что данаиды застыли со своими сосудами… Муки прекратились
во всем аиде, и преступники вздохнули перед великой тайной: есть
мучения горшие, – те, которые выливаются на них сейчас в звуках
музыки. Кто терзался – почувствовал себя в Элизиуме по сравнению с
человеком, стоявшим сейчас у моего престола.
Кифаред, замолчи. Замолчи, пока я не
дрогнул: со мной содрогнутся основы моего мира, пропуская на землю
Тартар с теми, кто томится там. Я уже осознал глубину твоего горя,
что еще?!
Не осознал. Кифара вздохнула особенно
пронзительно, и новый куплет спросил меня: а если бы и ты? А если
бы у тебя отняли? Ее? Навсегда?
Не на восемь месяцев в году –
навсегда?!
Она взяла меня за руку. Впервые –
так. Склонилась ко мне на грудь, не опасаясь взглядов (чьих? даже
Геката в коридоре ревет, утираясь тремя вуалями, наивно думая, что
я ее не вижу). Слезы блестели у нее на ресницах, и не разобрать,
были ли это слезы тоски по потерянному, или по той любви, которая
могла бы быть, или просто глубокое сочувствие делам смертных,
которое редко, но посещает богов, особенно богинь.
Подняла подбородок. Впервые я слышал
ее.
«Аид, ты ведь сделаешь это?»
А что мне остается, если он не
оставил мне выбора? Если он произнес магическое: а если бы ты? Если
жена мне не простит отказа?