Он исступленно закивал, наивно
полагая, что я беру с него очень малую плату. Гермес покачал
головой, будто знал, что эта жертва – непомерная.
Нет, он не дурак все-таки. Дурака аид
не принял бы как душеводителя.
Потому что это человеческое свойство
– оборачиваться.
Они смотрят в прошлое, когда смотреть
давно бы пора туда, где брезжит свет – но они вглядываются, где
потемнее, как будто могут вернуться, изменить, переделать… Они так
часто забывают вечное ради сиюминутного, что, право же, мне
столетия назад надоело удивляться этому. Свою семью ради мига
наслаждения на ложе с любовницей, свою жизнь ради момента упоения
боем, будущее – ради хмеля…А это их «увидеть раз – и умереть не
жалко»? Я два века не мог поверить в такой идиотизм, пока Харон не
подтвердил Танатовы рассказы.
«Обернешься… потеряешь… навсегда…
потеряешь», – раскатило вещее эхо. Он не слышал его. Он как раз
захлебывался опять, только теперь уже счастьем: благодарил меня,
благодарил владычицу. Вертел головой – ждал, когда появится его
Эвридика. В конце концов Гермес внял моему короткому знаку и вывел
кифареда из чертога.
С опозданием Персефона сняла руку с
моего предплечья. Так, будто могла обжечься.
– Ты жесток, – заговорила вполголоса.
– Ты лучше других знаешь, как они нетерпеливы за миг до своего
счастья, как они хотят получить все и сразу. Лучше бы ты приказал
ему усмирить Цербера.
– Он уже усмирил его, – задумчивое
вытье слышалось от самого входа, что он сделал-то с собакой, в
самом деле? Нужно будет Гелло отослать, пусть проверит. – И Лета не
принимает легких жертв.
Только такую ношу, чтобы – камнем на
дно.
– Но почему ты дал ему именно это?
Именно то, что кажется мелочью? Ты ведь знаешь, с какой легкостью
они совершают подвиги и какой непомерной тяжестью для них
оказываются мелочи…
Иногда мне кажется – она все-таки
слышит меня. Иногда мне кажется – я говорю сам с собой.
Вот только я бы сказал не «мелочи», а
«терпение».
Я молчал. Тому, кого на земле
поминают не иначе как в связке с Танатом Жестокосердным, не
пристало отвечать на упреки женщины.
– Пошлешь за ней? – спросила она
наконец.
– К чему? Чтобы он увидел ее в двух
шагах, когда обернется? Ты жестока.
Глаза вспыхнули упрямым зеленым
блеском – трава под солнечными бликами, лицо на секунду потеряло
маску величия и стало – просто прекрасным и просто упрямым.