Приговоренная - страница 4

Сколько осталось жить свидетелю, который случайно оказался на месте убийства? Долго, если так распорядится судьба. А если он видел лицо убийцы и дал знать ему об этом? Зависит от того, не дрогнет ли убийца, распоряжаясь чужой судьбой. Я смотрела на незнакомого мужчину и понимала - он не дрогнет. Напротив, медлить не станет. Не из наших он, не из местных. И прежде я его не видела. Он был не из тех, одержимых голосами в голове, кто с лихорадочным болезненным взглядом под покровом ночи бродит по улицам, выискивая слабую жертву. Не из тех, кто не властен над собственными эмоциями и питает гнев кровью. Он из тех, кто знает цену каждой забранной жизни, и принимает ее в уплату ради великой цели. Я отвела взгляд. Чувствовала, что отведенное мне время развернуло стрелки и начало обратный отсчёт. Понимала, что он придет за мной или пошлет своих плотоядных приспешников. Как он ими управляет? Черт его знает. Но и этому есть разумное объяснение. У каждого иллюзиониста есть профессиональный секрет. Убийца не двигался с места, словно давал мне фору. Мне бы обрадоваться, да только разумом понимала - это своего рода прелюдия. Но раз мне позволено уйти, то грех этим не воспользоваться. Я побежала, не имея ни малейшего представления, где спрятаться, у кого просить помощи и укрытия. Стучаться во все двери, умолчав про идущего по следу убийцу? Нет в этом спасения. Я свернула по дороге, ведущей к дому Лены, но пробежала мимо. Прятаться в нем, пусть и заперев двери, все равно что добровольно отдаться в руки убийце. Единственное, что усложнит ему работу - люди, и чем их будет больше, тем лучше. Поэтому я со всех ног припустила к железнодорожной станции. Пресыщенные кислородом легкие горели, но воздуха не хватало. В каждой мышце, не привыкшей к интенсивной нагрузке, ощущалось напряжение. Несмотря на острый протест моего тела, я ускорилась, увидев выглянувшую из-за крон деревьев крышу станции. До нее оставалось всего ничего, как мощный поток воздуха сшиб меня с ног. Потеряв равновесие, я покатилась в пересохшую канаву, на лету хватая руками репейники и высокую крапиву. На дне - бетонная плита, и я ударилась об нее затылком. Подняться не смогла. Тело обмякло, с блаженством впитывая прохладу плиты. Небо подернулось рябью, стало меркнуть и угасать, теряя сочные оттенки. Только боль в затылке напоминала мне, что я ещё жива. Но и она затихла, стоило мне закрыть глаза. Запах преющих листьев неуловимой дымкой окутал меня. Щека соприкасалась с чем-то влажным и холодным. Где-то вдалеке дятел ритмично стучал клювом по дереву. Все еще пребывая в спутанном сознании, я поморщилась и приоткрыла глаза. Кругом лес. Родной лес, в котором каждая тропинка хорошо знакома. Смахнув с щеки прилипшие листья, я судорожно оглянулась. Как я здесь оказалась? Понятно, что не сама пришла. Значит, помогли. Кто? Убийца? Его рядом не оказалось. А вот жуткие предвестники скорой смерти – мухи , ползали повсюду. Они были медлительны, словно пребывали в дреме. Но стоило мне предпринять попытку встать на ноги, как они загудели, поднимая толстые тельца в воздух, и закружились между деревьями, словно подали сигнал своему хозяину. Это выглядело жутко, и отдавало какой-то чертовщиной.Когда в глубине леса треснула ветка и послышались тяжёлые шаги, меня сковал страх. Уйти мне не позволят. А если попытаюсь сбежать, то живой из леса не выйду. И все же я инстинктивно попятилась назад, до рези в глазах всматриваясь в гущу леса. Убийца был близко, и мне казалось, что я слышу его тихое дыхание. И тени, отбрасываемые ветвями деревьев, приобретали совсем другие – зловещие очертания. Мух становилось больше. Редкие стайки вылетали из-за деревьев, присоединяясь к своим собратьям. И вскоре их стало так много, что любые звуки потонули в громком жужжании. А после появился он, и мухи – мои стражи, затихли и расселись по листьям, завершая свой дозор. Он был одет во все черное. Черные брюки, черная рубашка с подвернутыми до локтей рукавами. В руке он держал за шею мертвую утку. Он обладал той мощной энергетикой, притягательной для слабых духом людей. У таких, как он, ищут заступничества. В нем ощущалась непомерная сила. Во взгляде – сталь. Ни жалости, ни интереса. Холодное равнодушие да спокойная решимость. А я застыла в страхе, не зная, чего от него ждать. Он видел мой страх, и принимал его как должное. — Я хочу уйти, — прошептала я, когда уперлась спиной в ствол дерева и отступать стало некуда. — Я не знаю вас, ничего не видела, и рассказывать мне нечего. Ему было плевать на мою просьбу. Он явил презрительную усмешку и бросил утку в траву. Там же лежала куча веток. Вероятно, убийца голоден. В таком случае снискать его расположение станет сложнее.— Не жди от меня милосердия, — я услышала его глубокий баритон и спиной почувствовала холод растущего в тени дерева. Милосердия… Это звучало дико, но логично. Взял бы он меня сюда, если бы собирался отпустить? — Верно, я взял тебя не за этим, — сказал он, чем вызвал во мне сильное смятение. Я произнесла свои мысли вслух или они явно отразились на моем лице? Или это очередная иллюзия? Но ведь так не бывает! — Люди утратили веру. Бесполезное стадо. Я беззвучно заплакала. Что он несет? Люди? А он тогда кто? Кем бы он ни был, но фокусником был отменным. Подойдя к куче веток, он подкинул рукой к центру те, которые разметал ветер. И они задымились, затрещали, ярко разгораясь. Я внимательно следила за его руками. Ни спичек, ни зажигалки. А огонь реален, в этом не было сомнений. Люди утратили веру. Утратили веру. Люди. Я твердила про себя его слова, не понимая их значения. Он разочарован? Что я сделала не так? Или сказала? А может, подумала? Он стоял спиной ко мне и смотрел на огонь. — Займись уткой, — бросил, не взглянув в мою сторону. Я медленно подошла к ней и приподняла. Капли крови упали в траву из распоротого горла. Опустившись на колени, я зажала ее между ноги и стала вырывать перья из еще теплого тельца. Это оказалось непросто – перья намертво сидели в коже. Худо бедно ощипав тушку, я понимала, что надо ее выпотрошить, но как это сделать, не имея ножа? Я бросила боязливый взгляд на мужчину. Он ведь поймет, что я сделала все, что могла? Он обернулся. Непонятно, остался ли доволен моей работой, но утку забрал и насадил её на крепкую ольховую ветку. Костер стремительно затих, ветки продолжали тлеть и потрескивать. Подобрав два больших камня, мужчина остановил на них ветку с уткой. Я сидела на земле, боясь шевельнуться и тем самым привлечь его внимание. Бесполезное стадо. А он кто, пастух? В него утратило веру стадо? Утратило, значит забыло? Но как оно могло забыть его? Только если он надолго оставил его. А теперь вернулся и покарал. Но почему мою бабушку? Почему Тимофеевну, Лену, Степаныча и теперь меня? Почему выборочно, а не все стадо? Простое невезение? И что это за пастух, который уничтожает свое стадо? Лишить их жизни лишь за то, что забыли его имя –- несоразмерное наказание. Так велика его гордыня? Так сильно задело его самолюбие? Поэтому мне не ждать от него милосердия? Он просто не умеет прощать. Мухи - приспешники, непомерная гордыня и дьявольский огонь, подчиняющийся его воле. Я покачала головой, не соглашаясь с возникшей догадкой, и готова была не верить собственным глазам, чтобы защитить разум, оградить его от помешательства. И все же? Если это правда, то мне уже ничего не поможет. — Вельзевул? — спросила я тихо. Его имя потонуло в торжествующем и восхваляющем жужжании мух.